Выбрать часть: (01) | (02) | (03) | (04) | (05)
(06) | (07) | (08) | (09) | (10)
(11) | (12) | (13) | (14) | (15)
(16) | (17) | (18) | (19) | (20)
(21) | (22) | (23) | (24) | (25)
Глава 5
В БЕРЛОГЕ ШЕФ-РЕДАКТОРА
«Когда теряются силы, то за силу мы тут же начинаем выдавать свои слабости, — лениво думал Алоиз, насмешливо поглядывая на практиканта, последнего из тех шести, что стажировались в редакции. – Глупость и невежество, вероломство, криводушие и трусость. Не дай Бог дожить до времени, когда последние станут первыми…»
Он решил, что мысль-то неплоха, надо бы записать и потом где-нибудь использовать. Но поленился сделать это сразу и уже спустя пять минут ее не помнил.
Трогательные черно-белые фотографии отходят в прошлое, меланхолично размышлял шеф-редактор. Их складывали в коробки, вклеивали в альбомы. Их ценили и бережно хранили, хотя карточки эти желтели и покрывались трещинами. Пусть редко, но их пересматривали, вглядывались в лица предков, ощущая свою неразрывную связь с давно ушедшими в небытие людьми на фотографиях. Неровно обрезанные прямоугольники терялись при переездах, сгорали в пожарах, безразличные наследники выносили их пакетами на помойку. Но они есть и будут всегда. Они материальны.
Триллионы же дигитальных снимков могут исчезнуть в любое мгновение. Полностью. Навсегда. Дефекты носителей, новый мощный вирус, какая-нибудь зловредная космическая радиация… Запечатленные на них люди, лениво размышлял шеф-редактор, должны остро чувствовать и свою ничтожность, и неизбежность смерти, и неотвратимость забвения.
С высохшими на папирусе, пергаменте или бумаге чернилами или типографской краской, с увековеченной ими истиной боролись в меру своих почти бескрайних возможностей император Цинь Шихуанди, Латеранский собор и римские императоры, иудейские цари и тоталитарные секты, ку-клукс-клан и генерал Колин Пауэлл, международные корпорации и фрау Лютцов, учительница истории из Дортмунда – а также десятки миллионов так называемых очевидцев тех или иных событий.
Слова на бумаге изымали и уничтожали святая инквизиция с ее «Индексом запрещенных книг», Главлит и спецхран, Жан Кальвин и ReichsministeriumfürVolksaufklärungundPropaganda, Пол Пот с его кликой и МИ-6. Они добивались временных успехов, но всегда оставалась надежда, что рано или поздно кто-то вернется к оригинальным документам или их достоверным копиям и восстановит истину.
В дигитальном мире этого шанса нет, без особого сожаления вздохнул Бриннер. Сам создаешь виртуальную реальность и сам ее осмысляешь, сам на ней строишь модель мира — и сам же предлагаешь пути решения его проблем. На том стоит и стоять будет инфотехнологическое общество.
Нет такого абсурда, который не смог бы оживить двоичный код.
Примерно такие мысли роились под лобной костью Алоиза Бриннера, пока он читал работу только что принятого на работу молодого репортера. Самый перспективный из стажеров, управившийся с порученным ему сочинением на заданную тему всего за полдня, сидел сейчас перед ним, исподлобья изучая убранство редакторского кабинета.
Вернее, последние несколько минут он не мог оторвать взгляд от висевшей на стене тсантсу. Мало кто из гостей Алоиза знал, что это настоящая человеческая голова, раскаленными камнями и горячим песком высушенная индейцами хиваро до размеров теннисного мяча, но на всех без исключения она производила почти гипнотическое влияние.
Знакомые Бриннера, впервые попадая в его кабинет, обычно поражались его обстановке. За его пределами, за большой стеной из мутных стеклоблоков, в огромном, заставленном дешевой офисной мебелью зале, царил дух безликого стандарта. И там Алоиз безукоризненно вписывался в обстановку, ничем на ее фоне не выделяясь. Но чтобы понять, что на самом деле скрывается за безукоризненным фасадом из обязательных в любое время накрахмаленной сорочки и начищенных до бриллиантового свечения туфель, требовалось несколько больше — дя этого надо было на полчаса попасть в кабинет шеф-редактора и там как следует оглядеться.
В личной берлоге Бриннера, в полумраке, хранимом черными жалюзи и шторами из жаккарда, в темноте, которую рассеивали только свет настольной лампы от Тиффани с зеленым плафоном, как бы сплетенным из павлиньих перьев, — да слабое свечение экрана монитора, да пара крохотных ламп на стене, — каждый предмет обстановки, каждый пустячок будоражил воображение. Даже самый обычный красно-синий резиновый мячик, размером с голову годовалого ребенка и весь в отметинах от огромных зубов, зачем-то лежащий рядом с лампой.
Молодой человек в странной круглой шапочке перевел взгляд на стеклянный коричневый пузырек, притулившийся в тени мячика. Криво наклеенный на него кусочек пластыря был надписан от руки. Слова «витамин С» интереса у Виктора не вызвали, но коряво приписанное чуть ниже «ха-ха»…
Улучив момент, когда Бриннер сосредоточился на чтении, практикант тихонько стащил баночку со стола и достал из нее одну капсулу. Подивившись непривычному виду аскорбинки, он осторожно снял верхнюю желатиновую оболочку с нижней и долго разглядывал оказавшийся внутри желтого цвета порошок. Осталось проверить его на вкус.
Собрав вновь капсулу воедино, Виктор положил ее в рот и зачем-то раскусил. Горькая, с мягким металлическим привкусом начинка внутри облатки тут же вызвала желание от нее избавиться, но — как? Сплюнуть?
Он провел мизинцем по губам, после чего палец окрасился желтым. Но пусть бросит в Виктора камень учитель, плюнувший на ковер в кабинете директора школы, или прапорщик, осмелившийся харкнуть под ноги командиру полка. Он же, скривившись, проглотил эту гадость и продолжил осмотр кабинета своего начальника. Надобно уточнить, что едва ли не сразу после приема капсулы он ощутил подъем сил, а его зрение приобрело особую четкость.
За спиной стажера, рядом с дверью, висел вьетконговский плакат в бамбуковой рамке. Изображенный в виде агрессивной гориллы президент Ричард Никсон, топчущийся по куче черепов, скалил безукоризненно белые зубы с листа посеревшей от времени, вручную изготовленной рисовой бумаги. Удивительное дело, но даже на кляузном этом рисунке Никсон выглядел довольно симпатично, хотя в каждой лапе обезьяна с мордой Хитрого Дика держала по бомбе.
Покрытый резьбой огромный письменный стол сандалового дерева источал сладкий запах, и попав под его воздействие практикант ощутил легкое головокружение. Затем он внезапно осознал, что эти причудливые узоры на передней панели складываются в картинки, несущие в себе очевидный сексуальный подтекст.
«Ого! Шалят по полной! — подумал он, осознав, что видит символически изложенную резчиком Камасутру, и с уважением скосился на шеф-редактора. — Во дает старик!»
Стажер даже представить не мог, каким авторитетом у владельцев газеты надо пользоваться, чтобы тебе позволили притащить в редакцию этакое распутство.
В углу пристроилось высокое деревянное кресло, на спинке и сиденье которого расстелено было одеяние бедуина, аба, расшитый мудреными узорами халат. Сбоку свисал кривой кинжал с рукояткой из потемневшей, витой серебряной проволоки, в ножнах, усыпанных самоцветами. Виктор не разбирался в холодном оружии, но как-то сразу понял, что кинжал этот – немалой ценности вещица, просто таки музейного уровня. Да, в кабинете Бриннера было на что поглазеть.
Светло-зеленое, покрытое красными пятнышками чучело геккона прилепилось к боковой стенке очень старых на вид часов. Вначале практикант даже не понял, что это часы, да не простые, а с кукушкой: циферблат так потемнел от старости, что был едва заметен. Но вдруг из этого покрытого черной от старости чеканкой ящичка, больше похожего на детский гробик, вылезла и клацнула два раза зубами челюсть цвета слоновой кости. Только тогда разглядел он и небольшой циферблат, и две отлитые из меди худые и высокие фигуры в балахонах по обе его стороны.
Противоположную стену украшала голова волка. Обрезанная почти по грудь, шея чучела словно вырастала из красных кирпичей, не изуродованных обоями или штукатуркой. Его стеклянные глаза смотрелись тусклыми бусинками, но оскал зверюги напугал бы любого, способного вообразить встречу с ним в лесной чащобе человека.
Под волчьей этой головой примостился на двух кованых гвоздиках ледоруб, и Виктор невольно задумался, не означает ли подобное соседство, что именно этим ледорубом именно этого волка и того… Совершенно непроизвольно он оглядел стены, и желая и боясь увидеть чучело головы охотника, серого зверюгу завалившего.
Ничего такого не обнаружив, практикант разочаровался. Он ощутил себя мухой, что залетела было в зев Венериной мухоловки, но успела из него выскочить до того, как ловушка захлопнулась. Для мухи это вроде и хорошо, но ведь она так и не узнала, что было бы, останься она внутри. Это разочаровывает почти всегда и почти всех.
Даже поверхностный осмотр создавал ощущение сорочьего гнезда, в которое его обитатель стаскивает барахло, которое некуда применить, но выбросить жалко.
За спиной шеф-редактора, правее плотно зашторенного окна, в глаза сразу бросалась картина. Нижнюю половину полотна заполняла речная вода, выше которой, на берегу, художник изобразил семейный пикник. Дети на ней, девочка в розовом платьице и кудрявый мальчик в шортах с помочами, весело боролись за яркий мяч, а на переднем плане, на изумрудной траве, сидели, обнявшись, их улыбчивые родители. Женщина ласково гладила мужчину по щеке, он же бережно положил руку на ее выпуклый живот. Симпатичный кудлатый песик тащил из корзинки, стоящей на коленях хозяйки, прелестно розовую колбаску. За их спинами зеленел лес под голубым небом.
Установленный над рамой светильник подсвечивал только эту, верхнюю часть картины, и поначалу практикант не придал ей внимания, только подивился тому, что Бриннер держит в своем кабинете такую выдающуюся безвкусицу.
«Голимый кич. Но, наверное, жутко дорогой», — решил Виктор, только стоимостью этого полотна могущий объяснить ее пребывание в этом кабинете.
Он перевел взгляд на несколько висящих в ряд гравюр. И тут же с одной из них ему нагло улыбнулся совершенно бандитского вида кабальеро, подбородок которого утопал в белоснежном, собранном в красивые складки стоячем воротнике. Из-под высокой узкополой шляпы на практиканта вызывающе пялились чуть навыкате глаза, едва ли не вслух говорившие, что камзол, на гравюре видимый всего лишь до шестой пуговицы, перекосился не просто так, что правая рука сеньора уже сжимает рукоять меча рейтара, боевой шпаги. Где-то сбоку мигнул свет, и практикант с облегчением отвел взгляд.
Оказалось, что светильник над картиной переключился в другой режим, и теперь была освещена нижняя ее часть. На ней было отражение в воде верхней половины и чтобы разглядеть детали, практиканту пришлось старательно изогнуть шею.
Та же композиция, те же герои, только в этой перевернутой реальности женщина, оскалившись, вцепилась левой рукой в волосы мужчины, а большим пальцем правой выдавливала ему глаз, вонзив остальные ногти в его щеку. Он же уже распорол ее брюхо серпом и мерзкий пес, скорее похожий на облитую сиропом крысу, вытаскивал из ее живота толстую кишку. Рощица за их спинами стала лесом кладбищенских крестов, на фоне которых два ребенка… Виктор, по натуре отнюдь не брезгливый, аж дернулся от омерзения, когда понял, чем эти мелкие ублюдки там занимаются.
— «Отражение реальности», вот как это называется, — негромко сказал Бриннер, хотя казалось, что он не обращает на практиканта никакого внимания, даже не смотрит в его сторону. — И ты сам должен решить, где реальность, а где ее отражение, вверху этого полотна или внизу.
В завершение пояснив как маленькому:
— Где, в итоге, ты, как профессиональный журналист, должен находиться. И о чем, во всех подробностях, откровенно расскажешь затем читателю.
Виктор кивнул. Уж я-то, мол, всегда буду в правильном месте в нужное время, шеф, и подробности зафиксирую, и перескажу… Короче, как скажете, так и будет. Для меня всегда будут в жизни на первом месте работа журналиста и ваши, шеф, ценные указания. Нет, что-то не так. Первое место – оно же одно? Тогда или работа или шеф. Нет, не годится… Я же их люблю, как родину и мать. Мать их!.. Опять концы не сходятся. Что это со мной? Так, начнем сначала.
Все это практикант хотел шеф-редактору высказать, но язык, к счастью, заупрямился и на несколько секунд он впервые в своей взрослой жизни лишился дара речи. Со школьных времен с ним не приключалось подобного казуса. Неизвестно почему его губы, на которых внимательный взгляд еще высмотрел бы остатки желтого порошка, отказались двигаться. Но наваждение прошло так же быстро, как навалилось.
Дочитав последние страницы, шеф-редактор оторвался от монитора. Этот, как его… Виктор, кажется… Судя по недвижным вытаращенным глазам и приоткрытому рту, он таки понял, из чего сделана эта жуть, тсантсу.
Бриннер хмыкнул: теперь небось соображает, не из практикантов ли их мастерят в этой редакции. Дедушка Алоиза, в честь коего он получил свое имя и из-за которого его семье пришлось изменить одну букву в фамилии, имел большой опыт отрывания голов. Старик точно знал, что подарить любимому внуку.
Шеф-редактор перелистнул документ в начало. Точно, Виктор. Оставалось лишь понять, сам ли он провел это… хм… журналистское расследование. Потому что если да, то парня надо брать. Такие гении на дороге не валяются. Если только они не запойные.
— Виктор!
— А?.. – дернулся практикант. И облизал губы. Ничего желтого на них теперь не осталось.
— Ну и как тебе моя берлога?
— По сравнению с Лувром, так бедновато, — мельком оглядев кабинет и кивнув на гравюры, попробовал пошутить Виктор.
— По сравнению с Лувром вся наша страна бедновата, — посетовал редактор. – И, кстати, не только наша.
И перешел к делу.
— Давай обсудим твою работу, — сказал он и откинулся на спинку кресла.
Виктор кивнул, и, положив руки на колени, склонился в сторону письменного стола. На его лице, почему-то наводящем на мысли об испуганно выглядывающем из дупла совенке, появилось выражение почтительного внимания.
Ваш комментарий будет первым