Выбрать часть: (01) | (02) | (03) | (04) | (05)
(06) | (07) | (08) | (09) | (10)
(11) | (12) | (13) | (14) | (15)
(16) | (17) | (18) | (19) | (20)
(21) | (22) | (23) | (24) | (25)
Глава 15
ОГОНЬ
«Что за автобус дурацкий? Что здесь вообще происходит? – преодолевая подступившую к горлу тошноту, попытался собраться с мыслями Виктор. — Какой в этом всем смысл?»
— А смысл никому и не нужен, — будто прочитал его мысли Тамерлан. — Ты просто жертва обстоятельств. Маленький глупый мальчик. Ни в чем ты не разбираешься и, что хуже всего, ничему не желаешь учиться. Нахватался стереотипов и полагаешь – этого хватит. Даже твой смартфон намного умнее тебя.
Его голос звучал пугающе, но очень тихо, как-будто опять зарождался и затем исходил из головы самого Виктора.
— Нам досталось жить во времена всеобщего, даже тотального саморазоблачения. Утро короля начинается с нескольких твитов, из которых планета узнает, как ему спалось нонешней ночью и как утром гадилось. И кого под воздействием проблем с пищеварением его величество намерен в ближайшее время стереть в порошок и спустить в унитаз.
— Это вы сейчас про кого? — сузив глаза, с неясной угрозой в голосе спросил Виктор.
— Думай что хочешь. Но факт остается фактом: духовный стриптиз стал тотальным, а свобода самовыражения превратилась в фетиш. Только вот когда за душой ничего нет, то этим создается лишь дутая значимость. Это иллюзия свободы. Ах да…
Бродяга с ухмылкой уставился на репортера.
— Тебе хоть известно значение этих слов? Фетиш, иллюзия, свобода… Хотя да, раз они звучат здесь, то ты их наверняка где-то слышал.
Тамерлан пошарил рукой в сумке и, задумчиво прикусив губу, выволок из нее довольно грубо вырезанного из дерева орла. Тот, расправив и высоко задрав крылья, сидел на подобии пьедестала, более похожий на задумавшегося пятнистого грифона.
Похожая птица когда-то украшала дом родителей Виктора. Его матушка очень любила вспоминать три недели, проведенные ею в молодости в каком-то Пятигорске. По профсоюзной путевке.
«Интересно, где это?» — задумался, несмотря на всю сложность ситуации, репортер. При всей его любознательности по отношению ко всякой второстепенной ерунде, он понятия не имел, где эти пять гор находятся.
— Куда ж тебя пристроить-то? — пробормотал бывший учитель. Он попытался приткнуть статуэтку справа от Виктора, но орел, не удержавшись, скатился на пол. По другую сторону репортера места для него тоже не оказалось.
— Н-да… Значит, не сегодня, — с сожалением сказал Тамерлан и сунул было статуэтку назад в баул, но как только исчезли в нем кончики деревянных крыльев, как сумка заходила ходуном и из нее послышался гортанный возмущенный клекот. То есть сначала эти звуки походили на скрип стекла, когда окно уже вымыто и хозяйка досуха вытирает его скомканной газетой, затем несколько раз протрещали заржавевшие петли бронированной двери в подземном бункере, а уж затем заклекотало.
Бродяга отдернул руку, отпрянул от сумки. И вовремя: ее края разошлись и настоящий орел, чем-то донельзя униженный и оскорбленный, вылез из клетчатого заключения. Он расправил крылья, громко ими хлопнул и, подлетев на метр с небольшим, уселся на верхний край двери, свесив хвост на голову Виктора. Несколько серо-коричневых перышек плавно опустилось оттуда, сверху, на плечи репортера.
— Я ведь как все, — начал почему-то оправдываться репортер.
— Это тебе только кажется, — вздохнул бывший учитель. Он полез в карман, вытащил из него какую-то явно очень старую монету. – Орел или решка?
— Пусть будет решка, — осторожно пожал плечами Виктор. И скосился вверх:
— Орлов здесь уже перебор.
Дверь при этом задвигалась и потревоженная на своем насесте птица заклекотала. Затем, склонившись вбок и вниз, клацнула клювом над головой репортера.
Виктор пригляделся к монетке. На потемневшем серебре кругляша была выбита то ли сеть паутины, то ли отпечаток пальца. Бродяга медленно перевернул монету. На другой стороне репортер разглядел быка, на спине которого восседала обнаженная женщина. Где тут орел, где решка – кто разберет? Тогда какая разница? И решительно повторил:
— Решка.
Тамерлан, щелкнув желтым от никотина пальцем, закрутил монету в воздухе и ловко поймал. Разжав ладонь, показал ее Виктору и тот увидел… Он бы наверняка что-то увидел, но в именно в этот момент птица над его головой переступила с лапы на лапу и заорала довольно противным голосом. Больше всего этот звук походил на злорадное карканье.
— Судя по реакции этого индюка у меня на шее – выпал орел, — с вопросительной интонацией подытожил Виктор. И, кашлянув, выплюнул попавшее в рот перышко.
— Да, орел, — подтвердил Тамерлан. — Но вот скажи, что из этого следует?
Репортер почему-то занервничал.
— А что должно? Орел или решка – какая разница?
— То есть когда ты видишь с одной стороны монеты орла, то понимаешь, что на другой – решка. Так почему во всех остальных случаях ты готов воспринять только одну сторону, одну аргументацию как единственную?
Бродяга припомнил что-то занятное, хмыкнул.
— Я ведь в свое время пытался тебя вылечить. Хотел помочь хотя бы о себе сложить объективное мнение. Помнишь, я дал тебе задание посчитать всех известных тебе людей? Принимая в расчет тех, кого ты знаешь по полному имени – ну и хоть что-нибудь конкретное помимо этого. Но учитывать только тех, кого помнишь – никаких справочников и энциклопедий.
— Я убил на это две недели. Родственники, друзья, сторож интерната, соседи, участковый доктор, футболисты и прочие актеры, ну там писатели, императоры, ученые… Их оказалось чуть больше семи сотен. И лично знакомых из них – человек триста.
— Это говорит об отсутствии знаний и жизненного опыта. Помнишь, сколько оказалось тех, кто, как ты считал, знает тебя? Хоть что-то о тебе слышал?
— Раз в пять меньше. Это был очень унизительный опыт, — грустно признал Виктор.
— Для шестнадцатилетнего такой результат совершенно нормален, — поспешил успокоить его Тамерлан. – Но ведь за семь лет после этого ситуация почти не изменилась. Ты, по сути дела, остался тем, кем был — никем. И вот, по-прежнему не умея видеть разные стороны проблемы и не имея понятия о том, что вокруг тебя происходит… Не в придуманной дешевыми газетенками жизни, а в нашей и без того ополоумевшей реальности ты начинаешь вмешиваться в формирование общественного мнения!
Бродяга посмотрел на Виктора и поспешил его успокоить:
— Учти, ничего личного! Все претензии к тебе – это лишь атака на систему, вбирающую в себя интеллектуальные отбросы. Хотя понятно же, что если она начнет воспитывать для себя умные кадры и даст им свободу действий – тут же рухнет.
Он опять залез в сумку, но на этот раз вытащил из нее мятую судейскую мантию. Накинул ее на плечи, затем торжественно надел старомодный белый парик из конского волоса с завитками-буклями по бокам.
— Думаю, сказано уже более чем достаточно. Пора делом заняться, — сказал он. – Итак, ваше последнее слово, обвиняемый. И… Ты уж как-нибудь покороче. Сегодня предпраздничный день, укороченный. Всем домой хочется. А нам еще приговор приводить в исполнение…
— Мне плевать на все, что вы тут наболтали, — с ненавистью уставившись в переносицу бомжа, выговорил репортер. – Я давно живу своим умом и не нуждаюсь в вашей морали. И, кстати, прекрасно себя чувствую.
— Врешь, — довольным тоном заявил Тамерлан. – Будь так — меня бы здесь не было. Мы бы никогда не встретились, если бы в глубине души ты не понимал, что из нас двоих прав я.
В его левой руке, на мгновение опущенной в карман плаща, оказалась жестяная канистра на двенадцать унций с бензином для зажигалок.
— Ваш вердикт, господа присяжные заседатели? – обратился бродяга к пассажирам. Никто из них не отреагировал, ни одна голова не повернулась. – Ну, виновен так виновен…
Довольно ухмыльнувшись, бродяга принялся поливать тонкой струйкой кучу импровизированного топлива под ногами Виктора. На какое-то время он стал похож на брюссельского писающего мальчика, для полного сходства не хватало лишь толпы туристов, снимающих этот фонтанчик на свои камеры. Иногда жидкость попадала на одежду Виктора, который тогда начинал слабо сопротивляться, подставляя под нее руки.
Остаток бензина из канистры Тамерлан выдавил на голову репортера. Затем щелкнул зажигалкой.
— Тили-тили, тили-бом! – пробормотал он таинственное заклинание. И обратился к Виктору:
— Скажи «мяу»!
Репортер покорно мяукнул. Он запутался. Виктор не понимал, что происходит, и как любой человек в подобной ситуации, ждал путеводных указаний со стороны. Мяукнул — и увидел, как горящая зажигалка полетела ему под ноги.
Огонь занялся с такой готовностью, будто долго ждал этой возможности и теперь, распоясавшись, отрывался на всю катушку. Солома полыхнула со скоростью пороха и мгновенно обратилась в пепел. Следом воспламенилась бумага, затрещал хворост.
Журналист поднял голову, но не увидел Тамерлана и его бездонной сумки; в стеклах дверей отчетливо просматривалось лишь его, Виктора, смутное отражение, в котором он был факелом, от которого во все стороны струится огонь, хотя пока – репортер совершенно отчетливо видел это в стекле — горели только волосы и одежда.
Он опустил голову и поднес к лицу руки. На его глазах покрасневшая кожа покрылась пузыриками, которые, разрастаясь, слились в один сплошной волдырь. Это произошло слишком быстро, но за сегодня Виктор уже начал привыкать к тому, что со временем постоянно происходит нечто странное.
Сквозь растопыренные пальцы он видел, как под ногами огонь корежит матрешек, как задираются, обугливаясь, белые и черные квадратики шпона на шахматной доске . Лопнула бечевка на стопке книг и на верхней из них поднялась обложка.
Виктор снова переключился на свои ощущения и внезапно осознал свое горло забитым раскаленной сажей дымоходом. Запах горящей плоти до отказа заполнил носоглотку. Полыхал он, но пахло, как ни странно, слегка пережаренными на гриле свиными ребрышками.
Внезапно он понял, что горит весь – и руки, и лицо. А под ногами теперь пылал мощный огонь, скрывающий нижнюю часть тела. Но боли пока не было и репортер решил, что это последствия шока. Он закричал тонко и жалобно, как кролик, которого неумело режут. И впервые за время поездки пассажиры впереди дружно оглянулись и с недоумением уставились на него; но никто из них не стронулся с места.
— Когда он заорал, я, конечно, обернулась, — рассказывала потом полиции девушка, из всех пассажиров автобуса ближе всех сидевшая к Виктору. Она была весьма довольна тем, что в этот день она на вполне законных основаниях может прогулять первую половину дня и уже прикидывала, по каким магазинам обязательно пройдется, когда этот симпатичный констебль ее отпустит.
– Придурок был на задней площадке один. … Да, уверена. Судорожно как-то крутился на одном месте и как будто что-то с себя стряхивал. Ну а потом… Сами знаете. Вы его уже выловили? Можно я пойду?
Виктор понял, что помощи ждать неоткуда. Ну хотя бы одна сволочь потянулась бы за огнетушителем! Но нет, все пассажиры сидели как приклеенные, будто и не горит никто по соседству. Будто это зрелище для них совершенно привычно. Мелькнула мысль, что так ведь недолго и сгореть на работе.
Волдыри лопались, и кожа, тут же высыхавшая под воздействием безумной жары, вспыхивала и горела вместе с мышечной тканью. Репортер выл не переставая, и еще какое-то время норовил стряхнуть с себя огонь – пока не понял всю бессмысленность этих попыток. Тогда он остановился и, повернув голову, уставился вниз правой половиной лица. И увидел, как обугливаются пальцы, как появляются на их месте черные струпья и обнажаются неестественно белые косточки, как с небольшим опозданием все то же самое начинает повторяться на всех участках тела, от которых уже отвалилась сгоревшая одежда.
Кровь закипела и угольной грязью просочилась из ноздрей и ушей. Не выдержав жары, с легким хлопком лопнул правый глаз. В последний раз посмотрев в стекла двери оставшимся левым, Виктор увидел над своей головой зеленый ореол. Каким-то образом он понял, что разошлись швы черепной коробки и это горит его мозг. Удивившись тому, что он еще жив, что пребывает в сознании и способен думать, в ореоле из языков пламени репортер рванулся из круга огня и схватился тем, что осталось от его ладоней, за поручень под потолком автобуса. И обернулся через левое плечо.
За его спиной рухнула в бушующий огонь, взметнув столб искр, обугленная дверь. Орел перед этим одним прыжком перескочил на спинку ближнего кресла. Там он расправил крылья и замер, окруженный исходящими от него протуберанцами, будто он испускал огонь, а не сгорал в нем. Огонь что популярность: иногда эти два явления очень трудно отличить одно от другого.
Репортер мимолетно подумал, что общественный транспорт совсем уж дошел до ручки. Затем изо всех сил толкнулся и обеими ногами пнул окно.
Стекло вылетело одним куском, резиновый уплотнитель обвис и сполз вниз. Боковым зрением, все еще целым левым глазом Виктор мельком увидел страх, впервые появившийся на лицах попутчиков. Но репортер, уже ни на кого не обращая внимания, вылез на раму окна и, придерживаясь за ее верхний край, присел на нее как петушок на насест.
Перед ним была узкая пешеходная дорожка, за которой маячила массивная чугунная ограда, разбитая на секции светильниками, стилизованными под старинные газовые фонари. Автобус, оказывается, уже был на середине моста, на котором не было видно никого кроме высокой угловатой фигуры в черном плаще. Лица в глубине капюшона видно не было, но Виктор почувствовал направленный на него взгляд. И успел удивиться: перед собой эта… или этот… а может и это – перед собой оно держало небольшую видеокамеру.
Мимо автобуса, обогнав его, быстро перебирая короткими ножками пробежал дикобраз. За ним тянулась цепочка с окровавленной кистью руки на конце. Кисть носило от одного края дорожки к другому, еще она, как живая, подскакивала на всех неровностях асфальта, будто от кого-то в панике убегала. Виктор услышал короткий свист и мимо пронеслась черной молнией стрела.
Собрав последние силы, Виктор толкнулся, нелепо размахивая руками перемахнул ограду и, не прерывая крика, полетел в мелкую рябь воды, недобро отсвечивающей свинцом в доброй дюжине метров под ним.
Он падал спиной вниз и еще успел на фоне серого неба увидеть орла, огненной стрелой вырвавшегося вслед за ним сквозь пустой оконный проем автобуса. Направленный на дико вопящего репортера взгляд птицы источал презрение и укоризну.
Может, потому, что в отличие от Виктора орел горел и парил над рекой без единого звука, молча. И так же безмолвно исчез, оставив вместо себя лишь слабо тлеющие угли. Будто выгреб их кто из печи целое ведро и вывернул его в том месте, где только что был орел. Угли эти через секунду зашипели в воде, и лишь хлопья пепла, медленно тянущиеся вслед за ними, серой стрелой обозначили место, где Виктор вскоре пожалел, что не остался догорать в автобусе.
Ваш комментарий будет первым