Выбрать часть: (01) | (02) | (03) | (04) | (05) | (06) | (07) | (08) | (09)
(10) | (11) | (12) | (13) | (14) | (15) | (16) | (17) | (18)
(19) | (20) | (21) | (22) | (23) | (24) | (25) | (26) | (27)
Глава 16
ТРОПОЙ МИНОТАВРА
Это кто там ползет? Ух ты, какая здоровенная уховертка! И что ты тут потеряла? Тоже на храмовые игры притащилась? Знаешь, проиграть бывает порой сложнее, чем выиграть… Только никому об этом не рассказывай.
Тому, кто ищет знамений, не стоит ползать по затхлым подвалам… Если сам ты не верящая в приметы мокрица. Эй, ты вот веришь? Не все суеверия полезны. Да, не все…
А на этих камнях, оказывается, довольно больно сидеть. Надо бы им тут одеяла и подушки завести в их подземном хозяйстве. Так, как некоторые заводят коз… Или вшей… Просто разложить их на саркофаге. Вшивые козлы стали бы прекрасной компанией для Афродиты. Та еще коза. Напридумала ерунды всякой на мою голову…
Мысли в голове Грая устроили странное мельтешение, он никак не мог сосредоточиться на чем-то одном – так его опустошили последние усилия. И голос старика-стражника доходил до него приглушенно, будто сквозь шум ливня.
— Принеси ему вина, — сказал кому-то старик. – Надобно его немного взбодрить. Хотя он неплохо держится для мальчишки, выпившего рассчитанное на взрослого мужчину. Даже слишком хорошо.
Затем в губы ткнулась чаша и Грай поначалу безо всякого желания, но с постепенно растущей охотой выхлебал ее до дна.
Раздался скрип и крышка саркофага дернулась.
— Подумать только, — сказал старик задумчиво, — мы столько всего перепробовали… И ждали седобородого мудреца в тоге, а откровение пришло с этим оборвышем.
— Вы спуститесь в лабиринт, когда откроется вход? – спросил его поводырь.
— Ну что ты! — давясь смехом, ответил один из братьев. — Там слишком опасно для нас.
— С чего это ты взял, что там, внизу, лабиринт? – насторожился старик.
— «Сам выбирай, Минотавром ты станешь иль славным Тесеем, раз уж сумел на их тропы спуститься…» — повторил седому служителю храма его же слова Грай. – Минотавр. Тесей. Что там внизу может быть кроме лабиринта?
Крышка гробницы стала беззвучно подниматься.
— А?! Что скажете? – победно воскликнул тот. – Прирезать!.. Придушить!.. – явно передразнил он братьев. И снова повернулся к поводырю:
— Нет, в лабиринт ты отправишься один. Мы о нем слишком много знаем, чтобы туда просто так, без подготовки, соваться.
Поводырь кивнул. Суеверия суевериями, но в этот раз игра чрезмерно затянулась. Сейчас ему было всё равно, в какую сторону податься, лишь бы подальше от этой семейки.
— Только позорят наш славный род эти умники, — кивнув головой на братьев-стражников будто пожаловался старик на них мальчику. – Но в этом они правы: вниз ты полезешь один. А мы с тобой чуть позже встретимся, на постоялом дворе. Как стемнеет, так и подойдем. Ты ведь наверняка не через этот ход вернешься?
И добавил задумчиво:
— Во всяком случае те трое, которых я упоминал, вышли где-то в другом месте, не здесь. Если вообще выбрались из этого лабиринта. Так что – на постоялом дворе увидимся.
Он взял Грая за подбородок, приподнял его голову и уставился ему в глаза.
— Мы там познакомимся с твоим наверняка весьма достойным отцом. Ведь он воспитал такого смышленого сына… Потом обменяем его на то, что ты из лабиринта принесешь. Ты ведь не бросишь его? Старик этого просто не переживет, истинно тебе говорю… А мы еще твою котомку принесем. Раз уж в ней нет ничего ценного, — хихикнул он.
Чем шире был просвет, тем быстрее он увеличивался. Братья-стражники уже заглядывали в эту щель, один из них опустил в нее горящий факел.
— Лестница… Конца не видно…
Факел полетел в темноту.
— Ого!
— Как вы закроете этот проход?
— Это не наша забота, — небрежно молвил старик. – Сообщим жрецам. Они знают, что да как. Ну что, отдохнул?
Седой протянул поводырю свой светильник.
— Это всё, чем могу помочь. Бери, эта лампа гораздо лучше твоей. И заправлена под завязку.
От саркофага послышался легкий щелчок и крышка остановилась. Грай взял светильник, встал и молча, согнувшись пополам, перешагнул боковину гробницы. Вниз уходила крутая лестница с высокими, засыпанными песком ступенями, примерно тридцатью футами ниже дотлевал факел.
Поводырь стал спускаться, осторожно выбирая место под каждый шаг, боясь потерять равновесие и съехать в темноту под собой.
Он снова вывернулся. Опять смерть прошла мимо. Хотя кто знает, что ждет впереди?
— Эй! – раздался сверху голос старика. – Ты меня слышишь?
Грай молча повел несколько раз светильником из стороны в сторону. Разговаривать с этими ламиями мужского рода у него не было ни сил ни желания. Да чтоб их похоронили с камнями в их поганых ртах!
Сверху донеслось:
— Я вспомнил окончание последнего послания Афродиты. Слушай, вдруг пригодится.
И, привычно завывая, продекламировал:
— Ты можешь взять поклонение ближних и дальних народов, достаток и славу!.. Но все сокровища мира не стоят любви, что приводит к бессмертью!..
Поводырь пожал плечами: в этих словах не было ничего, что он счел бы для себя полезным. А как раз сейчас ему не помешал бы хороший совет.
Рядом догорал факел. От него было больше треска, чем света. Светильник же создавал призрачный круг футов десяти в каждую сторону. Дальше – беспросветная тьма. И если это лабиринт, то надо было как-то определиться с направлением движения.
Грай собрал в кучу все камни, попавшиеся ему на глаза. И начал с силой кидать их в темноту, после каждого броска чуть поворачиваясь по кругу. Этому он научился у своих слепцов: каждый их них всегда носил с собой крохотный мешочек с камушками; иногда они помогали им определиться на местности, на горных тропах или в городских закоулках.
Сначала он слышал, как камни почти сразу отскакивают от невидимых стен, затем два из них улетели довольно далеко, прежде чем упасть. Поводырь отметил это направление на песке под ногами, затем довершил круг.
По всему выходило, что лестница привела его из каземата в довольно большое помещение с одним-единственным выходом из него. И если верить пророчеству Афродиты, там и начинался лабиринт.
Грай неспешно, внимательно глядя под ноги, пошел в открытом ему камушками направлении, и, сделав десяток шагов, увидел арку. В обе стороны от нее тянулись щербатые стены, как уже выяснил поводырь – глухие. За аркой же уходила в тьму галерея той ширины, что позволяла освещать светильнику стены с обеих сторон. Высота этого коридора была такой, что и до нее доходил свет лампы.
Только теперь, отойдя от лестницы, Грай решил отдохнуть. Он сел, облокотившись спиной на арку, и задумался.
Поводырь всегда довольно равнодушно относился к деньгам, но при этом испытывал необъяснимый интерес к старинным монетам.
В незапамятные времена, думал Грай, разглядывая очередной заинтересовавший его тусклый кружок где-нибудь в лесу, у костра, или у очага на постоялом дворе – сотни лет назад ионийский купец… или сицилийский гончар… или простой ахейский землепашец, прознав, что афинский флот на подходе или снова римляне не поделили что-то с парфянами, закопал в безлюдном месте чашу, а то и целый горшок с монетами. Бактрийская драхма с горбатым слоном на реверсе, сицилийская с петухом или дельфином, ионийский статер с пчелой – спрятанные на месяц или год, они оставались в земле сотни лет, пока мотыга не выворачивала из земли этот клад. И монеты, ценность которых определялась не местом и временем чеканки, а исключительно их весом и содержанием в сплаве драгоценных металлов, вновь попадали в оборот.
Некоторые из них несли на себе сразу узнаваемую печать. Если на реверсе была морская черепаха, то, ясное дело, этот статер отчеканили на Эгине. Потом, когда на нее наложили лапу афиняне, на эгинских монетах появилась сухопутная черепаха – чтоб всем сразу было ясно, кто на этом острове хозяин.
Сова также указывала на Афины, хотя эту птицу выбивали на своих монетах и многие другие города. Колос зрелой пшеницы напоминал о давно сгинувшей Лукании. Роза – о цветущем, вечно радующемся жизни Родосе.
Еще по монетам можно было изучить все предания мира. Коринф размещал на реверсе своих монет крылатого коня, Пегаса. С монет Мёзии пронзал смотревших на них взгляд Медузы Горгоны. Тасос отдавал предпочтение Силену и нимфам, а уж Зевс, Афина и Посейдон были на меди, серебре и электруме столь частыми гостями, что, казалось, выведи монеты с их ликами из оборота – и что останется? Так, сущая ерунда.
Была среди всего этого многообразия у поводыря и любимая монета. Она досталась Граю с уже пробитой в ней дырочкой, и он с тех пор всегда носил ее на шее, продев в отверстие кожаный шнурок. Это был старый денарий, на котором пес Аргос после двадцати лет разлуки узнает своего вернувшегося из путешествия хозяина, Улисса. Символ долгой памяти и преданности.
Слепцы начинали нудно ругаться, когда при дележке заработка выяснялось, что поводырь опять поменял медную и бронзовую мелочь на какой-то древний беотийский статер с амфорой или на монету, с которой скалился на быка лидийский лев. А Граю такие монеты нравились гораздо больше, чем скучные римские денарии, отличавшиеся чаще всего лишь ликами императоров.
К тому же в последние сто лет императоры начали – эй, глянь за дверь, нас никто не подслушивает? – они начали жульничать: чеканили монеты из бронзы или меди и преспокойно покрывали их тонким слоем низкопробного биллона. Но в оборот эти поделки пускали по цене чистого серебра! Поэтому так часто попадались монеты с насечками: пытаясь проверить, из какого металла сделан денарий, многие просто пытались заглянуть в его середку, используя тесак или топорик. Старинные же монеты можно было не проверять, там всё было честно. Плюс занимательные изображения.
На тетрадрахме родом с острова Хиос царил сфинкс, ахейское серебро пугало химерой, а монета с Крита — вернее, выбитый на ней план лабиринта – будоражила воображение.
Пару лет назад поводырю попалась одна такая… И до того как оставить ее в тайнике, где хранил он заработанное за годы странствий, несколько месяцев носил Грай эту странную монету с собой, едва ли не каждую ночь рассматривая ее при свете звезд или потрескивавших угольков.
Некогда Дедал, великий инженер и строитель древности, спроектировал для царя Крита лабиринт, ставший домом для людоеда Минотавра. Справедливости ради: для Грая царь Минос всегда был загадкой. Всемогущий, он позволил жене соотноситься с быком, а затем выстроил убежище для ее сына, этого ублюдка с бычьей головой. Поразительное смирение не то что для царя, а и для распоследнего пастуха.
Потом план Кносского лабиринта попал на критские монеты. Теперь мальчик вспомнил, как часто он бродил по паутине этих коридоров. «Умозрительно», — усмехнулся поводырь, вспомнив плешивого жреца.
Тридцать шесть поворотов необходимо было сделать, чтобы добраться до центра этого лабиринта, некоего защищенного со всех сторон крохотного уголка, и мальчик иногда обдумывал значение этого числа, но не находил его. Зато теперь, даже не видя этой монеты, он помнил маршрут.
Сейчас его тяготил один вопрос: почему Афродита упомянула Минотавра и Тесея, хотя лабиринт – в Иудее, под Ершалаимом? Но довольно скоро поводырь решил, что не стоит тратить время на эти раздумья: он или пойдет тропой Минотавра, либо будет бродить наугад, что ему претило – никогда не был он любителем бессмысленных метаний. Да и не так уж далеко Крит от Ершалаима; поди знай, с кем Дедал свой проект согласовывал…
Грай еще раз повторил в уме маршрут. После входа в лабиринт первый поворот – налево. Затем четыре поворота подряд — направо. Потом – шесть налево. Восемь направо. Пять. Два. Четыре. Шесть.
Проверил – сложил повороты. Убедился, что сумма верна, тридцать шесть.
Чувствовал он себя значительно бодрее, чем этажом выше, в каземате. И хотя и знал, что настой каштан-травы так просто не отпустит, но настроение улучшилось.
Поводырь встал и пошел, с любопытством разглядывая стены, по галерее. Его внимание сразу привлекли темные пятна на сводах, то ли копоть, то ли… Нет, откуда ей здесь взяться? Это наверняка плесень.
Хотя смотреть было особо не на что, такие штольни он не раз видел под другими городами. Везде, где можно было добывать строительный камень, не отходя далеко от новостройки, этим и занимались. Известняк или ракушечник, песчаник или туф могли залегать прямо под ногами, тогда горняки и каменотесы лезли под землю, прогрызая ее многомильными ходами на разных уровнях. А когда они уходили – эти выработки использовались в каких-то иных целях.
Грай шел и представлял себе вадкого душителя. Кстати, а неплохо бы водички попить… Очень ярко рисовались его воображению и вооруженные серпами летучие мыши, и вся прочая нечисть. То, что наверху казалось забавно, здесь, в полной тьме, рассекаемой лишь слабым светом масляной лампы, смеха не вызывало.
Еще он думал, что будет делать, если первый же поворот окажется поворотом направо, что будет означать несовпадение с планом лабиринта на критской монете. Но меньше чем через две сотни шагов галерея свернула налево, затем один за другим последовали два правых поворота и поводырь уже решил, что достаточно легко доберется до цели. Тут-то и попались ему первые поперечные лазы.
Не галерея переламывалась в повороте, а ее пересекал значительно более узкий и низкий, уходящий в обе стороны коридор. И не было никакой ясности — надобно считать его поворотом или нет.
Мальчик решил проверить этот ход.
«Если появятся еще какие-то развилки – вернусь в основную галерею», — подумал он. И, пригнувшись, свернул в правый рукав.
С самого начала этот ход становился всё ниже и уже. И через несколько десятков шагов мальчик продвигался вперед на четвереньках. Вскоре он уткнулся в завал, перегораживавший этот лаз. Дальше пути не было. И мерзко воняло.
Возвращение в основную галерею было мучительным. Только на середине пути удалось развернуться и дальше двигаться лицом вперед. Рот и нос забивала поднятая им же пыль и было очень страшно, что потухнет лампа. Зато вывалившись в просторную галерею лабиринта Грай почувствовал себя так, будто вернулся домой.
«Чтобы порадоваться концу пути — важно даже не само место, куда ты приходишь, — думал, тяжело дыша, Грай, — а то, откуда ты в него являешься…»
Следующие повороты, два направо и три налево, он прошел спокойно. И вновь – поперечный коридор.
Поводырь чувствовал себя безмозглой рыбой, ползущей на нерест по речным перекатам — против течения, до мяса обдирая об гальку пузо. Но он должен был проверить и эту нору. И свернул влево, и снова тащился по камням на четвереньках. Вновь уткнулся в завал. И пятился, дыша пылью.
Зато, вернувшись в галерею, он вдруг понял, что уже довольно долго не представлял себе ни одного чудовища из тех, что так красочно живописали ему жители Ершалаима. Там, наверху. В какой-то прошлой жизни. Это, для его обстоятельств нежданно, развеселило мальчика. Вдруг подумалось: если печалит бородавка – всего-то и нужно, что обзавестись поносом; и дефекты внешности сразу утратят свою значимость. Именно в этот момент раздался вопль, волной прокатившийся по лабиринту.
В этом крике не было ничего ужасающего, в нем, наоборот, слышались скука и удрученность, но от неожиданности мальчик вздрогнул. Звук несколько раз повторило эхо, и с каждым разом он становился жалобнее. По здравом размышлении Грай решил, что поскольку всё равно невозможно определить, с какой стороны эти звуки исходят, то следует продолжить путь по избранному маршруту.
Через три левых и два правых поворота показалась очередная, ведущая направо нора. Поводырь упрямо сцепил зубы. Он снял с себя нижнюю тунику, порвал ее на полосы и обмотал колени. Левая рука от всех этих ползаний саднила непрестанной болью, поэтому Грай перемотал платком, избавившим его от дурманящей настойки, правую руку, в левую же взял светильник.
Здесь ему повезло. Всего пять-шесть футов, и он уже дотащился до горизонтальной щели примерно такой же длины.
Грай вгляделся и ему показалось, что за этой преградой он видит расширяющийся коридор. До него вполне можно добраться, если проползти эти шесть футов. Вот только точно посреди торчит из горной породы то ли какая-то кость, то ли палка… Обогнуть ее места не хватит. И рука – Грай влез в щель по плечо, вытянул руку – чуть-чуть до нее не достает.
Немного отдохнув, поводырь снял с шеи свитый из прочной кожи шнур, украшенный четырьмя медвежьими клыками, память об Анкиле. И с первого же раза накинул это ожерелье на мешавшую продвижению палку.
Потом подумал, что светильник лучше убрать в галерею. Свет дойдет и оттуда, а здесь, в этой тесноте, можно его ненароком и перевернуть.
Всё подготовив, Грай потянул шнур. Медвежьи зубы на нем закачались, глухо застучали друг о дружку, но палка даже не шелохнулась.
Поводырь отполз как можно дальше от щели. Теперь его рука была в этой дыре до середины локтевой кости, дальше к палке шел шнур. И, собравшись с силами, Грай что было сил его дернул.
Спасла поводыря только его отменная реакция. Палка не сломалась – она наклонилась и раздался щелчок, звук, услышать который здесь мальчик не ожидал. Со скоростью разящей добычу кобры он выдернул из щели руку, и в тот же миг на место, где она только что была, грохнулась глыба известняка.
Судорожно извиваясь, Грай пятился назад, в галерею, а на его голову и спину сыпались камни и песок. И когда, отдышавшись, он заглянул в этот ход, то увидел лишь очередной завал.
«Что-то я подзабыл, зачем я здесь, — устало подумал он. И вспомнил:
– Ах да, я же искал место, где можно проиграть какую-нибудь мелочь, быстро и легко, без особых хлопот…»
Больше на эти поперечные ходы поводырь не отвлекался: все они наверняка были ловушками и, возможно, под многими завалами лежали тела не столь удачливых как он охотников за сокровищами. Он же отделался рассеченной кожей на затылке и несколькими ушибами на спине и плечах.
Пройдя следующие девять поворотов, мальчик наткнулся на развилку: галерея раздаивалась, одной своей половиной уходя вниз, другой вверх.
Они были очень похожи, но на левой стене и около нее было влажное пятно, воняющее, чему поводырь мимолетно удивился, мочой; из спускающейся же вниз штольни неожиданно понесло прохладной свежестью, и Грай выбрал именно этот путь, вниз. Он так устал, что уже не считал шагов и не рассматривал стен. Голова его была опущена. Может, потому он и заметил неестественно ровный участок, когда до него оставалось всего несколько шагов.
Вот теперь поводырь пришел в себя. Он всегда умел собраться с силами, когда подступала опасность. А то, что это именно так, и перед ним очередная ловушка, он не сомневался. Но Ершалаим, хранящий в своих недрах одни только неприятные сюрпризы, нравился ему всё меньше и меньше.
Проще всего было бы вернуться к развилке, перейти в верхнюю галерею и снова отсчитывать очередные повороты. Но Грай был слишком любопытен для такого простого решения.
Вот теперь его внимание обратилось на галерею. Он долго искал, но всё таки нашел в ней довольно большой и едва держащийся в стене камень. Вывалил его на землю и, напрягая все силы, подкатил к ровному месту в полу. Передохнул. Толкнул этот валун ногами. И даже не очень удивился, когда каменный пол под ним разошелся так, как распахивается от удара двустворчатая дверь.
Из отверстия – Грай не поверил ушам – донесся звук текущей воды. Он подполз к этой дыре, поднял над ней лампу.
В нескольких футах ниже даже не струился, а клокотал бурный поток. «Ну вот и Стикс, — подумал поводырь устало. – Кто бы мог подумать, что царство ужаса и мрака окажется в таком уютном и покойном месте, как этот лабиринт…»
Ему доводилось слышать о подземных реках, но видел он подобное впервые. И вовремя: очень хотелось пить.
Грай смотал с руки платок и опустил одним концом в поток. Потом выдавил в рот всю впитавшуюся в ткань влагу и ему показалось, что никогда он не пил ничего вкуснее.
Первые же глотки вернули ему бодрость. Напившись, поводырь обтерся мокрым платком. Сразу стало жарко, немного погодя вновь мощно и громко заколотилось сердце.
Мальчик не смог бы вспомнить, как вернулся к развилке и дальше пошел по верхней галерее, как отсчитывал повороты налево и направо. Но после тридцать шестого самочувствие стало немного лучше. Подумав, что бы с ним было, выпей он не несколько капель, а весь отмеренный ему щедрой рукой старика-стражника настой, поводырь огляделся.
В конце пути лабиринт выглядел так же, как в начале. Грай одолел маршрут, подсказанный критской тетрадрахмой, но никуда не пришел. Хотя нет, надо пройти до конца эту штольню, только тогда можно будет это утверждать с полной уверенностью.
«Утверждать – кому?» — горько усмехнулся поводырь. Но ноги уже несли его дальше. И вскоре коридор привел его к арке, такой же как та, что была в начале пути. За ней в обе стороны расходились стены, впереди же была лишь тьма. Но было и то, что отличало этот зал от того, в который Грай спустился из каземата под храмом Афродиты.
Он насторожился, увидев недогоревший, но кем-то о камни пола потушенный факел. Это было примитивнейшее устройство, просто палка с привязанным к одному из ее концов пучком лучин, проложенных, как догадался поводырь, паклей.
На следующих шагах свет лампы упал на еще несколько потушенных факелов, затем их стало так много, что куча палок, остатков лучин, хвороста, пакли и воска дошла до колен Грая. Правда, в этой залежи был проход, и именно по нему он осторожно шел, тщательно осматривая всё, что попадало в поле зрения.
Его смущало то, что здесь едва ощутимо пахло воском и древесной смолой, и довольно сильно – каменным маслом, по словам Плутарха возникающим из недр там, где земля по своей природе жирная и огненная. Хотя вокруг себя Грай не видел ничего ни сального ни огнистого.
В этом нагромождении из сотен использованных факелов мальчик углядел и несколько бурого цвета маленьких плошек. Он склонился к ближайшей, осторожно ее потрогал.
Она была жирной на ощупь, а под палец попался кусочек скрученной пакли, остаток фитиля. Поводыря насторожило то, что плошка была теплой, будто только ею кто-то пользовался по прямому назначению.
Снова окатило жаром, сердце опять взбесилось, и Грай решил, что если после сегодняшнего он еще хоть раз поднесет к губам чашу с приготовленным неизвестно кем настоем, то пусть все его будущие сыновья родятся с ослиными ушами на обезьяньих мордах!
Груда палок резко пошла вниз и после узкого участка чистой земли поводырь увидел перед собой стену с напоминающей дверь известняковой плитой правильной формы, со множеством высеченных на ее поверхности изображений. Да это и была дверь: сбоку ему сразу бросилось в глаза углубление, явно для более удобного открывания. Грай, осмотрев его, вложил в углубление руку и осторожно подергал, но массивная плита даже не шевельнулась. Мальчик отступил на шаг.
Картинки на поверхности каменной двери были весьма занимательны, но не все они были понятны: поводырь, сразу узнав часть персонажей, совершенно не понимал смысла расположенного в верхней трети плиты изображения.
На нем был маленький человечек, идущий по дороге, справа налево. Снизу на него скалилось бесформенное чудовище с клыками в половину его туловища – с трудом, но Грай все же узнал в нем бегемота. Сверху, выставив вперед когтистые птичьи лапы, падал на человека крылатый, покрытый шерстью монстр с женским лицом: его признать поводырю не удалось.
Чуть левее та же тщедущная фигурка застыла перед кучей непонятно чего, то ли песка, то ли зерна… У Грая мелькнула мысль, что это монеты, но груда была слишком велика для денег.
На последней в этом ряду картинке человек раздваивался: он и шел в сопровождении ласточек по горной тропе вверх, и он же, что было очевидно по многим признакам, брел вниз, где в конце пути ждал его трехголовый пес: две пасти широко раскрыты в злобном рычании, у третьей челюсти почти сомкнуты и лишь узкая щель виднеется между зубами. Увидев ее, Грай иронически хмыкнул: именно о таких нехитрых устройствах не раз рассказывали ему, бахвалясь своим мастерством, его прежние подопечные.
Внезапно он ощутил направленный в затылок тяжелый взгляд. Еще ему показалось, что в его голову вот-вот вопьются кузнечные клещи, губки которых кончаются острейшими шилами. По спине побежали мурашки, ладони вспотели. И Грай осознал, что при всем его любопытстве ему совершенно не хочется оборачиваться. Но, в то же время понял он, это придется сделать.
Мальчик медленно повернулся. То, что он увидел, стало для него приятной неожиданностью.
Примерно на высоте его груди висел в воздухе белый слабо светящийся жирный мешок, весь в перетяжках, как ножки младенца. Из его верхней части торчали слегка подрагивающие жвалы, светящиеся жемчугом мутные глаза уставились на Грая с непонятным выражением. Из этого тельца выходили четыре пары огромных, покрытых хитиновой броней и шипами серо-зеленых ног: эти лапы, разделенные на множество члеников, сперва вздымались выше светящегося мешка, затем опускались к земле. Стояла эта бестия над кучей старых факелов.
Поводырь с огромным облегчением вздохнул: он-то опасался увидеть за своей спиной старика-стражника с его то ли сыновьями, то ли племянниками. А эта бестия… Грай слышал много историй о призраках, но ни разу не довелось ему встретить никого, кому они нанесли бы ущерб. Люди из плоти и крови, вот кого следует опасаться.
Он заглянул в светильник. Тот всё еще был наполнен маслом до середины и Грай понял, как долго он в лабиринте: по хорошей равнинной дороге он успел бы за это время пройти не более пяти или шести миль.
Мальчик засунул пальцы в пасть крайней головы Кербера и потянул ее вниз. Вопреки ожиданиям, он ничего не услышал. Но когда вложил ладонь в углубление сбоку плиты и потянул на себя, дверь медленно и легко поползла на него.
Поводырь мельком заглянул за плиту и сам себе кивнул: там было светло. Кажется, он пришел. Непонятно куда, но добрался. И Грай обернулся.
Рядом лежал потушенный факел, из верхней его части его части торчал пук не прогоревшей пакли. Грай выдернул паклю из лучинок и поднес к фитилю своей лампы. Бестия издала тонкий вопль, похожий на одновременно жалобный и угрожающий крик сыча на болоте.
— Подожди, — пробормотал Грай.
Он выплеснул масло из лампы на кучу факелов, туда же полетела горящая пакля, уже обжигавшая пальцы. Эта боль, как ни странно, мальчика успокоила, показав, что он не спит и не во власти морока.
Пропитанные нефтью сухие палки вспыхнули как солома. Огонь поднялся до потолка, осветив стены и закопченые своды вырубленной в песчанике пещеры.
В потоке пламени недвижно замерла светящаяся паучьего образа бестия, лишь беспрерывными криками выдававшая свое недовольство. Вдруг она скукожилась подобно сырой коже, брошенной в огонь, и исчезла.
— Никто и не сомневался, — пожал плечами поводырь и боком протиснулся в узкий проем, оказавшись в небольшом зале с колоннами. В свете нескольких разложенных плошек с горящими фитильками он увидел перед собой такое, что поневоле замер. И стоял, оцепенев, пока за спиной не раздался глухой удар: дверь за спиной закрылась.
Ваш комментарий будет первым