Поводырь (17)

Выбрать часть: (01) | (02) | (03) | (04) | (05) | (06) | (07) | (08) | (09)
(10) | (11) | (12) | (13) | (14) | (15) | (16) | (17) | (18)
(19) | (20) | (21) | (22) | (23) | (24) | (25) | (26) | (27)

Глава 17

ОДНО НЕУДАЧНОЕ ПОКУШЕНИЕ И ТРИ СВАДЬБЫ

В нескольких шагах от Грая стоял крокодил. Даже в сумраке его нельзя было спутать ни с какой другой тварью – это был именно что нильский крокодил.

Застыл каменным изваянием, раскрыв пасть с торчащими из нее многими сотнями, как почудилось поводырю, зубов.

На задних лапах стоял, страхолюдина, закинув свой хвост на сгиб левой передней лапы, из-за чего неуловимо походил на римского всадника в тоге. В правой, распрямленной когтями вперед лапе он непонятно как держал ножище со шматком копченого мяса, наколотого на лезвие, что также уподобляло его патрицию. Вернее сказать, тому, как представляет его себе вечно голодный римский плебей. Даже с трех шагов поводырь почувствовал идущий от этой твари ядреный запах, странную смесь ароматов ветчины и плесневеющей от сырости кожи.

«Себек!» — отчего-то вспомнил Грай египетское божество, человека с головой крокодила. Множество изображений этого бога доводилось ему видеть в Файюмском оазисе. Не раз встречались ему и люди, чья внутренняя сущность была крокодильей. Они подкрадывались к добыче незаметно, хватали и утаскивали ее каждый на свое личное дно, прятали под корягами и терпеливо ждали, когда разложение размягчит пищу. При том, что внешне никто из них особо не отличался от любого другого человека – повадки у них были крокодильи.

Мельком вспомнился почему-то сводный брат отца, Квинт Корвус Лициний. Тот еще гурман-трупоед. Однако такое чудо, пригляделся поводырь, он видел впервые.

Крокодил замер напротив Грая, явно никак не менее его этой встречей изумленный. Он задрал голову вверх и мальчик заметил, что его неподвижный взгляд уперся куда-то в потолок. Он и сам туда посмотрел, но ничего особенного наверху не обнаружив, снова уставился на странного ящера.

И сразу в застывшем напротив чудовище обнаружилось нечто диковинное: впервые Грай видел крокодила, на пузе которого кожа такая чешуйчатая, покрытая костяными пластинами, такая жесткая и ребристая, какая у нормальной твари этой породы только на спине. И нижние лапы просто невероятной длины. Еще поводырь подметил… Но у него не оказалось времени обдумать очередное свое наблюдение.

Крокодил издал отчаянный вопль и Грай понял, кто кричал в лабиринте. Звук исходил явно не из пасти, а из шеи, но поводырь не успел осмыслить еще и эту странность: чудовище махнуло правой лапой и мимо мальчика пролетела сорвавшаяся с острия ножа ветчина, за его спиной шмякнувшаяся в плиту двери.

Затем, переставляя задние лапы так, что при этом вихляла вся нижняя часть тела, крокодил, не отпуская хвост с локтя, сделал три шажка и попытался ткнуть поводыря ножом в лицо. Сделав это самым предугадываемым образом, сразу выдающим дилетанта.

Не думая, Грай непроизвольно сделал то, чему его когда-то научил однорукий ибериец: отклонился влево, одновременно повернувшись к крокодилу боком; правой рукой поймал лапу с ножом, левой, за отсутствием в ней ножа или дубинки, толкнул ящера в плечо. И поразился произведенному этим немудреным приемом эффекту: крокодил, неуклюже пробежавшись, ткнулся в стойку с множеством полок; чудовище рухнуло на пол, сверху на него посыпались десятки папирусных свитков, свернутые в трубки пергаменты из козьей и овечьей кожи.

Поводырь оглянулся. И обнаружил вдоль стен еще несколько стоек, набитых рулонами папируса. Многие были в покрытых яркими узорами кожаных и деревянных футлярах, наиболее ценные книги – в шкатулках, инкрустированных блестящими камнями. Даже в слабом свете крохотных светильников всё это богатство переливалось и сверкало сотнями огоньков.

Рядом со стойками Грай разглядел множество высоких, присущего глине бурого цвета фляг цилиндрической формы, а в самом дальнем углу высилась горка белых кувшинов, почти круглых, с крохотными ручками. Все они были накрыты перевернутыми чашами того же оттенка.

Крокодил заворочался и с невнятным бормотанием встал на четвереньки. Длинная пасть повернулась к поводырю и снова уставилась в потолок. Грай не стал дожидаться, пока это чудище поднимется: после короткого разбега он врезал ногой в место, где голова крокодила подходила к туловищу.

Когда нога уже была в движении, поводырь понял, как мало приспособлена она для того, чтобы бить ею по камню или, что лишь немногим лучше, по крокодильей шкуре. Но остановиться уже не мог.

Произошло неожиданное: от удара голова со слабым треском оторвалась от плеч и подлетела, вращаясь, к потолку. Грая же по инерции закрутило и, не удержав равновесия, он упал на крокодила, из верхней части которого торчал теперь волосатый шар черного цвета. Лапы чудовища тут же расползлись в стороны и, слабо пискнув, он морской звездой распластался по полу. Голова его тем временем стала падать вниз и на излете врезалась в стойку у противоположной стены. Отскочила от нее и замерла на камнях пола.

Грай понял, что лежит на этом странном существе, так легко расставшемся с головой. Волосатый шар медленно повернулся и поводырь, уже сообразивший, что это – человек в сшитом из кусков крокодильей кожи наряде, увидел лицо, показавшееся ему смутно знакомым.

Узнавание оказалось взаимным.

— Грай?! – невнятно поразился крокодил. – Откуда ты здесь?

Поводырь вспомнил этот голос и чудной акцент. Он уже слышал его в Абдерах: младший купец с пиратского корабля.

— Елеазар… — припомнил он его имя. И со всей вежливостью поздоровался:

— Хайре! Здоровы ли твои козы? Крепки ли сандали?

— Шалом! – буркнул купец. Он механически дожевывал мясо, которым набил рот перед появлением Грая. Некоторое время оба молчали, разглядывая друг друга.

— Тебе удобно? – спросил Елеазар с раздражением. Ему явно было трудно удерживать голову повернутой назад так, чтобы, скосив глаза, он мог видеть мальчика.

Хорошо воспитанный человек благородного происхождения, наверное, солгал бы. Сказал бы, что, мол, спасибо, всё замечательно, не беспокойся. Но Грай предпочел честный ответ.

— Жестко. И воняет твоя шкура довольно мерзко, — подробно изложил он свои ощушения. — Но терпимо… Если бы ты только знал, каким смрадом несет от некрополя в Гадесе – ты бы только и делал, что наслаждался собственным зловонием. Тебе, случаем, не доводилось там ночевать?

Посмотрел в затылок Елеазара, когда тот с негодованием мотал головой, и вспомнил, как зовут его отца:

— Высокочтимый Назарий тоже здесь?

— Недалеко отсюда, — уклончиво ответил Елеазар.

— Что, как и ты, он наряжен крокодилом? – поинтересовался Грай. – Я бы с радостью полюбовался на такое… Или, как старший, достоуважаемый Назарий носит шкуру носорога? Кстати, с какой стати ты на меня набросился?

Елеазарий уткнулся лицом в камни пола. Немного времени полежал недвижно, но вдруг издал рык и закопошился, пытаясь подняться. Грай не сделал ничего, чтобы ему помочь. Лоскутный ящер, тяжело дыша, замер. И попробовал объяснить:

— Обычай такой…

— А-а… Ну да, конечно… Традиции надо уважать.

Грай повернулся набок и лег поудобнее, еще больше навалившись на собеседника. Было, действительно, не очень-то удобно. Он лениво потянулся за подкатившимся ближе всего пергаментным свитком, развернул его.

— Ты что там, читать собрался? – глухо донеслось снизу.

— Не, слишком здесь темно. Зато картинки хорошо видно. Ух ты, как интересно!

На пергаменте был, видимо, текст, но таких букв Граю видеть еще не приходилось. Большинство из них были геометрическими фигурами: треугольники, пятиконечные звезды, широкие кресты в окружностях. Между ними во множестве странно изогнутые линии, целые пучки кривых и спирали с разным количеством витков. Но всего занимательнее были попадавшиеся среди этих значков фигурки.

Поводырю сразу бросилась в глаза причудливая птица с переломанной в нескольких местах длинной шеей, чудные двухвостые собаки, пауки, странные рыбы, одна из которых походила на кита, люди с огромными глазами на схожих с черепами лицах и котенок, выделявшийся из всех рисунков тем, что более всего был похож именно что на самого себя, на котенка.

Из недр крокодильей кожи глухо прозвучало:

— Может, слезешь с меня? В этом всём тяжело двигаться и без того, чтобы на тебе лежали всякие бродяги.

Поводырь не пошевелился.

— Ладно, — глухо прозвучало из недр чудовища. – Я отведу тебя к отцу и он расскажет тебе всё, только помоги мне подняться и снять эту дрянь.

— Нож отдай, — кротко попросил Грай, бережно скручивая пергамент в трубку.

Сняв с помощью поводыря верхнюю половину своего наряда, Елеазарий сразу заметно повеселел и сам выболтал ему множество секретов. Верить всему или нет – это решение он оставил на потом, пока же Грай молча слушал.

Стягивая почти негнущиеся штаны, Елеазарий поведал, что лет пятьсот назад на месте святилища Афродиты стоял местный храм муз. Тщанием одного из иерусалимских последователей Платона, человека богатого и щедрого, что одновременно бывает не часто, была при этом храме устроена библиотека, заполненная копиями свитков, переписанными с книг библиотеки Мусейона, что в Александрии.

Когда настали тяжелые времена, продолжил, влезая в тунику, Елеазар, свитки перенесли в подвал, где оказался вход в катакомбы. Эти галереи, пояснил он, где в древности добывали строительный камень тянутся под городом на десятки миль. Без особых усилий их перестроили в лабиринт.

— Почему именно критский? – не удержавшись, перебил его Грай. В самом деле, мало ли на свете лабиринтов.

— А какой еще? – вопросом на вопрос ответил удивленный Елеазар. – Если колосс, то Родоский, если термы, то Каракаллы. Ясно же, что если лабиринт, то Кносский.

И продолжил:

— Лабиринт дополнили различной степени действенности и полезности устройствами для отваживания нежданных гостей…

— Светящийся червяк на крабьих лапах – тоже из этого набора?

— Ты его видел? – Елеазара передернуло от отвращения. – Нет. Наши сами его боятся.

Еще купец рассказал, что долгое время его предкам приходилось с опасностью для жизни пробираться в лабиринт по развалинам Ершалаима. Но затем, сообщил он, завязывая сандалии, им удалось построить дом над его центром, прямо над этим хранилищем.

— Оно единственное? – снова перебил его Грай. — И здесь совсем нет золота?

— Ни одного шекеля! – горячо заверил его купец. Поводырь счастливо вздохнул, вспомнив храмовую стражу.

— Но это не имеет для нас значения. Нет большего богатства, чем достоверные знания, — бормотал Елеазар.

Он акккуратно собрал светильники и все, кроме двух, сложил в небольшой очаг с дымовой трубой, уходящей в потолок. Посыпал фитили голубым мелким порошком, отчего огоньки, выдохнув в дымоход тучки белого дыма, потухли. От очага отчетливо запахло тухлым яйцом.

— Нет большей ценности, чем мысли мудрецов. Книги – вот наши сокровища. И мы сохраним их, пока людям не понадобится мудрость веков, — всё говорил младший купец, в почти полной тьме ведя мальчика по узким лестницам и переходам, начавшимся сразу за потайной дверью в хранилище свитков. – И защитим от грабителей.

Грай пожал плечами:

— Людям нужны деньги. Объяви, что скрываешь от них не золото, а папирусы – так они после этого твое хранилище не искать, а обходить будут.

Поводырь засмеялся. Бывший крокодил посмотрел на него с удивлением.

— Просто я представил себе лица стражников храма, особенно их главаря, когда они доберутся до центра лабиринта. Хотел бы я на них посмотреть!..

— Не доберутся. Хотя… — погрустнел Елеазар, — куда пролез один таракан — там вскоре их появятся сотни. Придется переезжать. Уж больно людно становится в Ершалаиме. Что посоветуешь, Фессалоники или Милет?

Оба помолчали. В Милете поводырь никогда не бывал, а вот Фессалоники знал прекрасно. Теперь он недоумевал: с чего он решил, этот купец, что Фессалоники населены менее столицы Иудеи?

— Один из наших, правда, уже давно уговаривает нас ехать в Кумран. Там вроде бы хорошо, безлюдно. И пещер хватает, есть чем заместить лабиринт.

Основательно подумав, Грай заключил:

— Если ваша задача – осчастливить хранящейся здесь, на этих свитках мудростью местные народы, страдающие ее нехваткой, то двигайтесь на запад.

И пояснил удивленно оглянувшемуся Елеазару:

— Пока им там, в Галлии и прочих британиях, явно не хватает ума. Подозреваю, что со временем эта беда станет их постоянной болезнью, поскольку, по мнению многих, совмещается с преувеличением собственной значимости.

К этому времени они поднялись по тесному шахтному стволу, по очень коротким и крутым пролетам скрипучей лестницы на акт или полтора и остановились на крохотной площадке. Свет их ламп уже давно не доходил до дна этого колодца, и Грай, с опаской поглядывавший вниз, вздохнул с облегчением, когда наконец-то услышал:

— Вот мы и пришли. Думаю, отец нас ждет.

«Как это – ждет? – задумался поводырь, входя вслед за своим провожатым в беззвучно открывшуюся дверь. – Откуда ему знать о том, что я здесь?»

Но сразу за порогом его с двух сторон схватили и нагнули к полу сильные руки.

— Осторожно, у него мой нож, — предупредил Елеазар. – Что-нибудь осталось от обеда?

— Почему твой нож у него, а не в нем? – послышался еще один знакомый голос. Им же весьма сердито — с досадой человека, окруженного сплошными балбесами, а думать за всех приходится ему одному — был задан еще один вопрос:

– Кто пустил моего сына в лабиринт одного?

Поводырь исподлобья посмотрел в сторону говорящего и в свете нещадно чадящих восковых свечей разглядел Назария. Тот сидел в римском кресле без спинки, его укоризненный взгляд направлен был в сторону и чуть выше головы Грая.

— Зачем ты привел сюда этого бродягу? В наказание сам потащишь назад вниз его тело.

Поводырь почувствовал накинутую на его шею веревку.

— Не ты ли сказал, что отдашь мне по первому же слову что угодно из принадлежащего тебе? – быстро спросил он. — Тогда верни мне свободу. И жизнь не забирай. Зачем тебе этот пустяк?

Вопреки стараниям Грая быть почтительным, голос его был исполнен раздражения: слишком утомительны оказались события этого дня, что, казалось, никогда не кончится.

— У меня нет ни малейшего желания еще хоть раз увидеть морды костоломов из храмовой стражи. Так что еще сегодня я заберу своих слепцов и навсегда покину Ершалаим. Обещаю тут же забыть вас и ваше гостеприимство. И все будут счастливы. Прям как в Абдерах.

Старший купец замер, затем, взяв свечу, подошел к поводырю и, ухватив его за волосы, поднял голову. Поднес свечу к лицу и тут же скомандовал:

— Отпустите его!

Теперь Грай смог осмотреться. Хотя глядеть было особо не на что: кроме кресла в этой келье был лишь стол со свечами в ряд и множеством светильников; несколько широких лавок вдоль стен; в углу, у двери в шахту, груда факелов; напротив, рядом с не имеющим двери темным коридором — крохотный очаг.

Оттуда слегка пованивало тухлятиной. Мальчик вспомнил голубой порошок, давший густой дым там, глубоко в подземелье и понял, как предупредил Елеазар отца о том, что попал в беду.

Несколько крепкого телосложения мужчин рядом с ним не могли быть никем, кроме как слугами, одежды их и выражения лиц своей непримечательностью не оставляли в том и тени сомнений. Лишь один из них, одетый в длинную, в пол, даже на вид жесткую власяницу с поясом из самой грубой веревки, выделялся из всех, хотя, несомненно, тоже был из прислуги.

— Это ж надо!.. – протянул Назарий, вглядываясь в лицо Грая.

— Именно, — с готовностью подтвердил его сын.

Глубоко задумавшийся Назарий махнул рукой, пробормотал негромко: «Макарий, ты с нами…», взял у одного из тех, кто держал и обыскивал поводыря нож своего сына, и вошел под своды уводящего из этой кельи коридора. Отстав от хозяина на шаг, за ним последовал тот, в длинной рубахе. Прочие слуги остались на месте. Грая взял под руку и потянул за собой Елеазар.

Слишком уставший, чтобы глазеть по сторонам, поводырь всё же отметил, что из-под земли, слава Афродите, выбрался: в трех комнатах были закрытые внутренними ставнями окна. Но оказалось вдруг, что победитель храмовых игр может оказаться таковым, не став ни богат ни славен. Главное же — не получив представления о том, к чему были все эти мучения.

«Значит, ничто еще не закончилось. Монета еще стоит на ребре и игры продолжаются», — суеверно решил Грай.

Расположившись в неком подобии триклиния на первом этаже купеческого особняка, все прилегли и долго молчали. Назарий крутил в руках нож, о чем-то напряженно думая. Макарий тихим голосом давал распоряжения служанке, что заносила и расставляла блюда с закусками. Затем недвижно встал у большого камина.

Елеазар, как только перед ним поставили копченое мясо, взял здоровенный кусок и запустил в него зубы. Но первым делом все выпили по полной чаше неразбавленного вина.

— Не далее как утром я был уверен, что это будет добрый день, — с печалью, тихо и размеренно заговорил старший купец, Назарий. – Спокойный, светлый…

— Что мешает ему таким и остаться? – поинтересовался Грай. – Обнимемся и разойдемся в разные стороны. Со всем возможным уважением…

Назарий отшвырнул нож в сторону камина. Слуга его поднял и спрятал в широкий рукав.

— Весь мой род вот уже более трехсот лет хранит сокровище. Это великая честь. Но у нашего славного предназначения есть и темная сторона.

Его сын, как раз прожевавший ветчину, до которой, понял Грай, был он великий охотник, продолжил речь отца:

— Никто, кроме посвященных, не должен знать, где находится сокровище. Если же такой появится, то он должен исчезнуть. Ну… – поднял он чашу.

Выпили по второй.

— Но тебе я дал слово, — сказал старший купец. – И не знаю, что с этим теперь делать.

— Я охотно разделил бы твою печаль, но речь-то идет о моей жизни… Кто такие посвященные?

Елеазар посмотрел на отца, тот кивнул.

— Мы, вся наша семья. Наши слуги, все происходящие из одного рода. Они, кроме Макария, многими поколениями живут рядом с нами.

— Мы следим за сохранностью свитков, — пояснил старший купец, — слуги же надзирают за состоянием ловушек в лабиринте и отпугивают от него слишком смелых, чтобы быть достаточно умными, охотников за золотом.

— Которого нет, — уточнил Грай.

Купцы кивнули. Выпили по третьей и снова повисло тягостное молчание. Елеазар потянулся было за мясом, но уловил взгляд отца и отдернул руку. Служанка унесла пустой кувшин и тут же вернулась с полным. У камина кашлянул в руку Макарий.

— Налей себе тоже, — разрешил старший купец. Слуга сложил на животе руки.

— Говори, — приказал Назарий.

— Юноша может остаться в доме слугой, — негромким голосом сказал тот. – Тогда и предназначение будет в точности исполнено, и данное ему слово не нарушено.

Старший купец посмотрел на застывшее лицо Грая и сразу отверг предложенное:

— Не надо себя обманывать. Этот парень не из тех, кто станет выторговывать жизнь в обмен на крысиное существование в сырых подвалах. Из того, что мне о нем известно, я делаю вывод, что его, к сожалению, нельзя заставить, — вздохнул он. – То есть можно, но нам же первым придется об этом потом пожалеть. Недавно мы видели, как его врагам заживо выклевывали глаза чайки.

Его сын кивнул.

— С ним можно только договориться. Вопрос в том, как при этом остаться нам в рамках предназначения.

Все выпили, служанка по знаку Елеазара принялась снова наполнять чаши. Макарий кашлянул опять.

— Если кого нельзя взять на службу, но и убивать его желания нет, то его следует принять в семью. Такого человека можно, к примеру, женить, — пробормотал слуга. – Таким образом с ним породнившись.

Он поднял глаза на хозяина и сказал одно лишь слово:

— Мария.

Поводырь поставил на столик поднятую было чашу. Назарий обдумывал слова Макария, медленно цедя вино. Елеазар, выпив, снова зачавкал мясом.

Но сразу протрезвевший Грай решил этот круг пропустить. Неразбавленное до добра не доведет. Представил, как просыпается утром, ничего о вчерашнем не помня, а рядом незнакомая ему женщина и куча новых родственников с поздравлениями. Бр-р! Однажды ему по пьяной лавочке чуть не вытащили по три ребра с каждой стороны. Он с подозрением глянул на кувшин. Теперь хотят женить. Неизвестно, что хуже.

— Ты же знаешь… – протянул Назарий и замолчал. Было видно, что сама идея ему пришлась по душе, но что-то смущало.

— Приведи, — приказал он Макарию. И, как и его сын, вдумчиво уставился на Грая.

Поводырь впал в замешательство под взглядами купцов.

— Она старая и уродливая? – спросил он. – С морщинистой как у слонихи кожей, лысая и бельмастая?

Елеазар невольно поморщился.

— Я же кушаю, — буркнул он.

Но настроение его в тот же миг переменилось:

— Принимая во внимание твою внешность, — хихикнул он, — гораздо сложнее будет уговорить ее. Не хочу сказать ничего дурного, но Аполлон наверняка рыдает всякий раз, когда ты попадаешься ему на глаза.

Движением руки Назарий остановил сына.

— Нет, — очень серьезно сказал он. – Проблема состоит не в ее облике. Она молода и красива как богиня, но с недавних пор ее сердце занято. Никто не знает, кем.

И вспомнил:

— Да ты ведь ее видел! Она была с нами в Абдерах.

Грай припомнил тонкую фигурку с лицом, закрытым платком. Но ступала она как олененок, вышедший из чащи к лесному ручью, грациозно и осторожно.

— Я думал, это служанка, — удивился он. Стало немного легче, и поводырь вновь потянулся за чашей. Не слониха. Ну вот, наконец-то, и хорошие новости пошли.

— Это я настоял, чтобы она оделась прислужницей, — пояснил Назарий. – Незадолго до этого, по пути из Дакии, ее похитили, и я лишился бы дочери, если бы не чудо, произошедшее в глухой чаще под Наиссусом.

Поводырь встрепенулся: одно только название этого города вызывало в нем печаль.

— Я был там недавно, — угрюмо пробормотал он, — и потерял в окрестностях этого города своего лучшего друга.

— Ее спас угрюмый дикарь… — не слушая Грая, продолжил свой рассказ купец. — Он появился невесть откуда, раскидал разбойников и привел Марию ко мне, назад на постоялый двор. После этого, до самого конца нашего путешествия из вполне объяснимой предосторожности она одевалась как служанка.

— А ее спаситель? На корабле с вами не было никого, кто был бы хоть немного похож на воина.

Купцы переглянулись.

— Он непреклонен и свиреп. Но Мария решила считать его своим названным братом… Она прониклась к нему такой благодарностью, что не захотела с ним расставаться и этого буяна пришлось отправить в Ершалаим с караваном наших товаров. В клетке, так он был неукротим. Сейчас он гоняет кроликов в нашем загородном доме. Очень уж любит это дело…

На кончике языка Грая вертелось еще множество вопросов, но он их все забыл, как только в залу, на ходу поклонившись, вошел Макарий, отступил в сторону – и поводырь увидел Марию.

Сколько раковин надо вскрыть, чтобы найти светящуюся изнутри, идеальной формы, не имеющую изъянов жемчужину?

Сколько требуется лет на изучение трудов древних мудрецов, чтобы, возможно, когда-нибудь почувствовать себя равным им по уму?

Сколько дорог следует пройти, чтобы встретить свою любовь?

Жизнь прекрасна своей загадочностью. Тем, что видя дверь, ты не знаешь, кто в нее войдет в следующее мгновение.

Это была та самая девушка, что сперва показалась ему в Наиссусе – ранним утром, у колодца – потом же оказалась выткана на ковре, что подал ему знамение в подвале храма Афродиты.

— Мария… – прошептал Грай.

Побледнел.

И заговорил.

Он сказал, что вся его жизнь была затворничеством зерна, посеянного в бесплодный песок, и ничто не дарило надежды на то, что из него пробьется к свету росток. Что всякий раз, когда появлялась видимость смысла в его движении, он оказывался выпущенным из катапульты глиняным ядром, что рассыпается в песок, ударившись о стену. Что, глядя окрест, он много раз видел красоту, но никогда не считал ее предназначенной для него, для его тепла и нежности.

Как рыба, обходящая сети и верши, он делал лишь то, на что толкал его страх; как удирающий от коршуна заяц он метался зигзагами по полю жизни, будучи на нем слаб и труслив; как ветер, теребящий разноцветные ленточки на тунике красавицы, он не знал сути любви; как камень, долгими годами погружающийся в океан и никогда не достигающий дна, он полагал смысл жизни в движении ради движения.

Еще он сказал, что был кусочком смальты, бесконечно долго пролежавшим без дела — и вдруг творец продвинул его на место, определенное ему высшим замыслом – рядом с тобой, Мария. Что он уныло полз муравьем от одной муравьиной кучи к другой, пока вдруг не обрел дом – не строение из дерева и камня, а то место, к которому прикипело его сердце, и все пути отныне будут вести лишь туда, где оно живет в полную силу – к тебе, Мария. Что он был пустой раковиной, ждущей появления в ней жемчужины – тебя, Мария.

— Моя мечта — быть воском в твоих ладонях, — всё говорил и говорил Грай, — но настолько же желаю я придать прохладную твердость мрамора всем изгибам твоего тела, ибо они совершенны. Мои глаза и ладони готовы вбирать в себя твою красоту, пока вселенная не устанет вращаться вокруг своего центра в черноте между Кохабом и Хвостом Собаки. Мне хочется вбирать в себя твое дыхание, что свежее воды в лесном роднике и пьянит ароматом свежего ветра. Я горю желанием весь вместиться в кончик языка, что слизнет каплю пота с твоего живота и, раздвоившись, стать этой каплей, чтобы познать каждый дюйм твоей кожи. Мне безумно хочется стать пчелой, обретшей вечно сочащийся нектаром цветок, что заменит ему луга клевера. Я хочу стать твоим мужем…

Дослушав Грая, покрасневшая Мария положила руку на его плечо и шепнула в ухо:

— И я тебя люблю… Еще с Абдер, где ты всех нас спас. И согласна стать твоей женой, если пообещаешь, что никогда ни одна женщина не услышит от тебя таких слов, что прозвучали сейчас. Они только для меня…

И повернулась к замершему с открытым ртом отцу:

— Не пей больше. Сегодня твоя дочь выходит замуж и хочет, чтобы ты выглядел достойно на ее свадьбе.

Перед заходом солнца, навсегда покидая Ершалаим, Грай уже поражался той стремительности, с которой разворачивались дальнейшие события.

Его отвели в комнату жениха. Туда же переместились Назарий с сыном и был накрыт новый стол.

Вокруг суетились слуги, привязывая куда только можно цветные ленты. Служанки наплели венков и украшали ими дом. На кухне трудилась целая армия поваров.

Макарий омывал Граю ноги, а будущий тесть в это время объяснял будущему зятю некоторые тонкости предстоящей процедуры.

Поводырь слушал вполуха. С его места в триклинии была видна дверь в спальню невесты, где, как знал Грай, Мария сейчас стоит в окружении нескольких женщин. Они собирают ее волосы в конус, скрепляя его шерстяными нитями. Дочери этих женщин одна за другой подходят к невесте, и она, поцеловав очередную девочку, вручает ей аккуратно сложенную стопку своей детской одежды и игрушку.

«Надеюсь, у тебя хватит кукол на всех!» — пожелал Марии поводырь.

Теперь, очень наглядно представил Грай, на белую тунику Марии одевают ярко-красное платье. Хотя что может оно добавить к ее безупречной красоте?

Женщины ушли, две служанки внесли в спальню Марии нарядные шкатулки. Грай будто наяву видел, как она, выбирая украшения, смотрится в полированную бронзу. Им повезло, этим браслетам и ожерельям, сегодня они засияют новыми красками.

Еще одна женщина, с небольшим сундучком… Поводырь знал, что в таких держат флаконы из оникса со смешанной из мела и меда пудрой, баночки из алебастра с черной краской для бровей или румянами из пурпурных лишайников, крохотные стеклянные флаконы-слезницы с духами. Но эта вышла почти сразу и Грай сам себе кивнул головой: его невесте все эти ухищрения не нужны.

Через совсем короткое время невеста вышла к жениху. В точности такой, как он себе это представлял. Подошла к поводырю и началась брачная церемония.

— Приданое я могу тебе по закону выплачивать в течение трех лет, однако ты получишь его завтра на рассвете, — сказала Мария. – Но вместе со мной будет мой названный брат. И он пойдет с нами.

Грай молча кивнул в знак согласия. Затем он поднял вверх и показал всем монетку в один асс, что только что незаметно передал ему Макарий.

— Я хочу выкупить невесту у ее отца, — объявил он. – Согласен ли ты с назначенной ценой? – спросил он Назария.

— Ты предлагаешь самую мелкую монету за самую умную, добрую и красивую девушку на свете. Тогда как она бесценна, — серьезно ответил тот. – Но я согласен именно потому, что во всем мире нет достойных моей дочери денег. Эта монета является не платой, а знаком уважения ко мне, воспитавшему такую дочь.

Грай кивнул.

Настало время произнести главные слова церемонии. Глубоко вдохнув, он повернулся к Марии и спросил:

— Хочешь ли ты, Мария, стать матерью семейства?

— Да, — сказала Мария. И тут же спросила сама:

— Желаешь ли ты, Грай, стать отцом семейства?

— Да.

И молодые произнесли формулу заключения брака:

— Тогда дай мне руку в знак верности и сердечного единения.

— Да поможет Венера обрести нам вечную любовь, — сжимая руку супруга, сказала Мария. – И да приглядит Фидес, чтобы мы сохранили друг другу верность.

— Да благославит Юпитер наш союз! – воскликнул Грай. Не дыша, как величайшую драгоценность, он взял Марию на руки и осторожно, чтоб не споткнуться, перешагнул порог триклиния, оказавшись во внутреннем дворе особняка. Еще никогда не держал он в объятиях ничего столь ценного – при том, что показалась ему Мария легче тополиного пуха.

Вообще-то следовало перенести молодую жену через порог собственного дома, но до Родоса, где надеялся Грай его обрести, еще так далеко…

«Интересно, как он выкрутится?» — подумал Елеазар.

— Войди в мой дом, в простор земли и моря!

— Вот же бродяга… – с одобрением пробормотал Елеазар.

Мария же шепнула в ухо своему мужу завершающую фразу церемонии:

— Где ты, Грай, там буду я, Грайя.

Во дворе было несколько человек, они пели и на греческий манер хлопали в ладоши. Но все замолчали, когда к Граю подошел Назарий.

— Скажи, зять мой, теперь, когда сыграли мы свадьбу по твоему обычаю, не против ли ты угодить мне и подкрепить ее еще одной, по моему?

Поводырь улыбнулся:

— В Дакии мне довелось побывать в селении, жители которого справляют праздники и отпевают мертвецов по трем традициям. По их мнению, бог един, разнятся лишь представления о нем у разных народов. То, как обставлены церемонии, не имеют значения, важна лишь любовь в сердце, — посмотрев в серые искрящиеся глаза напротив своего лица, сказал он. И, нимало не сомневаясь, сообщил свое решение:

– Пусть будет еще одна свадьба и да станет она знаком того, что всю свою жизнь до самой могилы хочу я провести с Марией, твоей дочерью.

Тогда Назарий протянул Граю кольцо с пустой оправой, но руки его зятя еще были заняты.

— Нам будет легче провести обряд, если ты опустишь свою жену с рук на землю… Теперь: желаешь ли ты, Грай, обручиться с Марией и тем запретить ее другим мужчинам?

Грай склонил пред ним голову и надел кольцо на правый указательный палец Марии, вновь ставшей невестой. Тогда его тесть повел свою дочь через двор, где уже стоял натянутый на четырех шестах свадебный балдахин. И чем дальше удалялась от него суженая, тем тревожнее становилось поводырю.

Он торопливо подошел к шатру, когда невеста, на ходу распустившая волосы и покрывшая их поданным служанкой платком, уже стояла под балдахином. И спросил у Назария разрешения присоединиться к невесте.

— Желаешь ли ты, Грай, сочетаться с Марией браком, тем самым разрешив ее себе? – ответил вопросом тот.

От волнения Граю отказал голос, лишь быстрыми кивками смог он подтвердить свое намерение, вызвав добрый смех собравшихся. Затем вошел в шатер и встал подле Марии.

Невеста сперва, дабы ободрить, нежно погладила его по щеке, затем обошла вокруг Грая три раза.

Назарий поднес им чашу, и они отпили из нее по нескольку глотков сладкого красного вина.

Елеазар подошел к Граю сзади и незаметно положил в его ладонь крохотный камень. Мария подняла правую руку и поводырь вставил темно-серый опал, такой же глубокий и мерцающий искорками, как глаза его жены, в пустую оправу ее кольца. И сказал главные слова:

— Будь мне женой по закону Моисея и иудеев!

Затем Назарий благословил молодых. К этому времени Грай чувствовал себя одновременно и опустошенным, и переполненным счастьем настолько, что не понимал произносимых в его честь слов. И лишь слегка собрался с силами и пришел в себя, когда тесть взял поданную ему Макарием дорогую вазу красного стекла и, воскликнув — «Вспомним Храм!» — разбил ее оземь.

Снова раздались радостные крики. Грай посмотрел на тени, начавшие растворяться в медленно сгущающемся сумраке. Солнце, не видное из этого двора, клонилось к горизонту. Настала пора идти – чтобы еще до темноты подобрать за городскими стенами слепцов, а утром встретить на Гол-Гоффе Марию и уже вместе с ней продолжить путь на Родос. Так решили они с Назарием, пока шла подготовка к свадьбе.

— Как чувствуешь ты себя, женившись два раза за день на одной и той же женщине? – спросил тесть.

— Вроде как чего-то не хватает, — решил пошутить Грай. – Кабы найти епископа, окормляющего Ершалаим, так был бы я согласен сочетаться и по христианскому обряду.

— Чего ж его искать, епископа-то? – удивился Елезарий. И, так же как его отец, посмотрел на Макария. – Когда он всю дорогу рядом и даже не думал куда-либо уходить…

Их слуга, привычно сложив на животе руки, стоял недалеко от ворот. По распоряжению Назария одна из служанок тут же принесла ему небесного цвета тогу и помогла в нее завернуться. Всё это время епископ стоял молча, с закрытыми глазами, лишь губы его шевелились.

Закончив с облачением и молитвами, Макарий достал из-под рубахи большой деревянный крест из кипариса и подошел к Граю и Марии.

Воздев руки, он напевно произнес:

— Тебя, Грай, и тебя, Мария, во славу Божию благославляю в союз не по похоти, а в брак о Господе. Идите с миром!..

Комментарии