Поводырь (18)

Выбрать часть: (01) | (02) | (03) | (04) | (05) | (06) | (07) | (08) | (09)
(10) | (11) | (12) | (13) | (14) | (15) | (16) | (17) | (18)
(19) | (20) | (21) | (22) | (23) | (24) | (25) | (26) | (27)

Глава 18

А ЩЕНОК-ТО ХОРОШ…

Ожог в форме дельфина, вставшая на ребро монета, храмовые игры, дурманящая настойка, тайные двери, лабиринт с ловушками, крокодил с ножом и три свадьбы с одной и той же невестой – такой выдался у поводыря день. Иному скромного поведения человеку этих похождений хватило бы на две жизни, не менее, Грай же управился от рассвета до заката.

После третьей свадьбы Елеазар отправился на постоялый двор, чтобы еще до захода солнца вывести за городские ворота слепцов. Поводырь подробно описал ему своих подопечных и объяснил, какими словами добиться их послушания.

— Как мне быстро доказать им, что я прислан тобой? – спросил брат Марии.

— Просто передай, чтоб не забыли осла. Я с этим ушастым почти четыре года. Если с ним даже случайно что случится – сдам их на живодерню…

Преобразившийся из епископа обратно в слугу Макарий довел до тех же ворот Грая — тогда-то Грай и подобрал щенка — но, желая избежать пустых разговоров со стражниками, вывел поводыря за стены подвалами.

Поводырь встретил своих подопечных за городской стеной, сердечно попрощался с Елеазаром и Макарием, и отвел слепцов на Гол-Гоффу, где должен был ждать Марию. Его молодая жена задержалась в отчем доме, куда на рассвете должен был прийти ее спаситель, названный брат, выручивший ее под Наиссой. Теперь надо было набраться терпения. Пока же нужно поговорить с незнакомцем, что осчастливил его слепцов: у Грая не было сомнений, что именно ради него этот путник задержался здесь, на вершине этого холма.

Грай заглянул в котомку – что там осталось после того, как поужинали его слепцы? – и перекинул ее через плечо.

Подволакивая ногу, поводырь неспешно брел к страннику, замершему на обращенном к столице Иудеи обрыве, на самом краю площадки, изрытой подготовленными для установки крестов ямами. В некоторые из них уже были вкопаны бревна квадратного сечения, без верхних перекладин, лишь с пропиленными для них поперечными пазами. Иногда мальчик оглядывался и тихонько свистел. Щенок, пошатываясь на неокрепших лапах, плелся за ним следом.

— Я всё видел, — произнес поводырь, подойдя к незнакомцу, в его покрытую плащом спину. Она притягивала взгляд: когда даже самый легкий ветерок колыхал ткань, казалось, что плащ прикрывает пустоту и появлялось осязаемое ощущение того, что тело незнакомца – это выдолбленный наподобие корыта обрубок дерева.

Еще от странника исходил хорошо знакомый Граю звук, еле слышное жужжание. Когда твой путь проходит по обочине жизни, мимо свалок и помоек, свинарников и скотобоен, лазаретов и выгребных ям — ты ни с чем не спутаешь гудение роя больших зеленых мух.

— На тропе не было ничего кроме камней и грязи. Ты нагибался, но поднял лишь горсть земли. Я это видел, — сказал Грай тоном, не предполагающим возражений. — Как превратился этот прах в дорогие дары, которыми ты столь щедро наделил моих слепцов? И как смог ты заранее знать, что они попросят?

Путник повернулся к мальчику, улыбнулся:

— Аве, Грай!

Поводырь не особо удивился тому, что путнику известно его прозвище. Он молча протянул незнакомцу котомку с припасами. Тот в нее заглянул и кивком поблагодарил.

— Что, даже о погоде не поговорим? – глядя на молчащего Грая глумливо спросил путник. — Или вот, говорят, вблизи Никомедии с одного префекта заживо содрали кожу. Он-то был послан собрать налоги, спустить семь шкур с местных – и лишился своей, единственной.

Странник рассмеялся в голос, щенок испуганно тявкнул, но сразу злобно зарычал.

— Так и бросили в лесу. А он, когда народ разошелся, влез в свою шкуру обратно. Бессмертным оказался, подлец! Не иначе, происхождением из богов он был! Вот… Только кожу-то его, сдирая, наизнанку вывернули, а префект не разобрался – так, шиворот-навыворот, ее на себя и напялил. Ох и зрелище, наверное, вышло из этого пустяка, когда в таком вот виде, в коже наизнанку, ввалился он в ближайшую деревню!

— Да когда это было… — буркнул поводырь. – Помнится, один из клиентов моего дяди в его вилле, что на дороге в Перуджу, байку эту дурацкую мне рассказал. Кезон его звали. Он еще ссылался на Паратифа*, вроде бы утверждавшего, что с настоящего оборотня мало снять кожу, но надобно немедленно обшить ее двусторонними шипами, чтобы оборотень не мог в нее снова забраться.

— Так по пути в Никомедию этот префект через одиннадцать городков и деревень прошел – и все они разбежались, — продолжил незнакомец, будто и не слышал слов Грая. — Ни одного зрячего не осталось в них после такого вот знамения.

Он посмотрел на мальчика и тому тоже захотелось отогнать страх щенячьим тявканьем. Из последних сил удерживал он на лице непроницаемое выражение.

Храп, идущий от костра, стал чуть тише. Там поднялась с земли смутных очертаний фигура и, на каждом шагу проверяя посохом землю перед собой, стала медленно удаляться от кострища – пока не уткнулась в ближайший столб. Почти сразу послышалось журчание.

— А вот еще, сказывают, где-то в сарматских землях упала с неба звезда, и целых полгода после этого во всей империи солнце всходило на западе. «В войне с тупицами уму не простоять и дня: им глупость лучшая броня»… – нараспев процитировал странник неизвестного Граю автора. – Это из Игнатия Новума, если что, — пояснил он. — Так давно это было, что подробностей никто не помнит, и как сарматы определяли стороны света – тоже не известно, но тем занятней об этом в хорошей компании посудачить.

Грай со скучающим видом отвернулся от собеседника и, того не скрывая, зевнул.

— Пустых бесед, значит, вести не будем? Так вот сразу о делах? — стал серьезен путник. – Что ж, я тебя искал, Грай, и рад встрече с тобой. Нам есть что обсудить.

— Тогда давай начнем с того вопроса, что я уже задал, — предложил мальчик. – Обо всем остальном, что происходит в мире, мне рассказывают мои слепцы. После целого дня, проведенного на рынке, им обыкновенно нужна половина ночи, чтобы пересказать сплетни.

Странник поднял руку и указал пальцем в ночное небо. Мальчик запрокинул голову и увидел, как черную пустоту одна за другой прочертили три искры. Еще он успел заметить, что звезды сложились иначе и фигурка падающего с моста человечка теперь больше походила на силуэт расправившей крылья птицы, тоже охваченной пламенем.

— Когда-то давно тебе сказали, что если успеть загадать желание, пока падает звезда, то оно обязательно сбудется. Помнишь?

Грай кивнул.

— И тогда ты в это поверил. Сколько раз после этого ты, лежа у тухнущего костра посреди очередной пустыни, выпрашивал себе у богов здоровую ногу, всякий раз не успевая вложить эту мольбу в мгновение, что длится полет звезды? – спросил путник. Теперь он говорил очень тихо, заставляя мальчика ловить каждое слово. – Когда понял всю тщетность этих просьб?

— Ты маг? Но зачем тогда было брать с убогих по монетке в один асс за каждое доброе дело? – не давал сбить себя с мысли поводырь. Недовольное жужжание, исходящее от незнакомца, стало громче. – Зачем такому, как ты, эта мелочь?

— А щенок-то хорош… Хватким вырастет псом, — пробормотал путник, глядя в сторону, на кутенка, что, вцепившись передними лапами в котомку, пытался изодрать ее своими зубками. Однако странник сказал это так, что поводырь сначала даже и не понял, о ком речь, о его собаке или о нем самом.

— Подарок судьбы. Но что ты подумал сегодня вечером, когда, услышав доносящееся из кучи мусора поскуливание, заглянул под нее? Неужто решил, что этот воняющий помойкой дар поднесли тебе боги?

— Полагаю, им нет до меня никакого дела. И это, пожалуй, то единственное, в чем боги подобны людям. Хотя во втором я не уверен, как-то не доводилось пока общаться с богами, — буркнул поводырь. Еще раз припомнив, с каким чувством стоял перед львицей-альбиносом, сделал шаг вперед:

— Я задал тебе вопрос, помнишь?

Путник вновь ушел от ответа. Он нагнулся и поднял щенка, ухватив его за загривок. Тот, чего-то испугавшись, рычал, скулил и выкручивался.

— Смотри-ка, похоже, блох почти не осталось… А ведь вечером на нем живого места не было, верно?

Да уж…

Странник сунул пса мальчику, бросил плащ на камень, присел сам и жестом пригласил сесть рядом Грая.

— Что же до твоих уродцев… Разве не забавно, что все они оказались готовы поверить в чудо, если оно дает им сытость здесь, — он положил руку на живот, — и чувство превосходства здесь? — постучал он пальцем по лбу. — Готовы даже заплатить за эту иллюзию превосходными медными монетами, пусть и самого мелкого достоинства!

— Меня пугает то, что тебя смешит… – с неприязнью буркнул мальчик и опустил щенка на землю.

— Только вот обмануть глаза намного легче, чем утробу, — не слушая его, пожаловался странник. – Пока. Есть над чем еще поработать.

Поводырь мельком оглянулся: на горизонте, из сплошной тьмы, проступила волнистая линия. Еще недавно совершенно невидимые, холмы уже подсвечивались занимающимся рассветом.

— Мне скоро в путь. Если тебе есть, что сказать — говори.

Незнакомец пристально посмотрел на мальчика и подумал, что перед ним, несмотря на внешность подростка и юный возраст – вполне уже взрослый мужчина. Женатый человек, скоро своими детьми обзаведется. С ним можно говорить откровенно.

Рой навозных мух загудел еще громче.

— Ты ведь бывал в Гаудиуме?

Поводырь кивнул:

— Один раз довелось, во время самого первого похода. Там не любят нищих. Нам там плохо подавали. И слишком хорошо знали, как я должен жить, что любить и кого ненавидеть – хотя у меня на этот счет было иное мнение. Это удручало… Больше я туда свои команды не водил. Хотя поют они замечательно.

Грай то ли мечтательно, то ли язвительно улыбнулся:

— И танцуют так, что заглядишься. Особенно когда ножками эдак-то перебирают, а сами прямые, будто древки своих копий проглотили…

— Знаешь историю этой страны?

Грай равнодушно пожал плечами.

— Согласен, ее, по сути дела, не знает никто. Хотя это было бы поучительно.

Внизу, у их ног, тявкнул щенок. Ему было холодно и скучно. От костра раздались невнятные звуки: кто-то из слепцов бормотал что-то во сне.

— Ну вот, хоть кто-то со мной согласен.

— Так что там с этим Гаудиумом? – нехотя спросил поводырь, снова взяв пса на руки.

— Обычная история, — с готовностью начал путник. Голос его стал грустным и озабоченным. — Преславный Гизарх* лучше прочих ее пересказал, уделив гаудиумцам немало места в своей книге. Но, многое пояснив, не смог решить одну загадку.

Грай слушал вполуха: кто-то приближался к холму со стороны Ершалаима и эта смутно различимая фигура была ему гораздо более интересна, чем россказни о холодной недружелюбной стране.

— Это ты про охоту на наяд или о языке ластохвостых лосей? – иронически хмыкнул поводырь, вспомнив один из рассказов Кезона.

Странник поморщился.

— Да нет же! Вначале гаудиумцы были под гермондурами, но те продали их Риму. Потом наступили смутные времена и Гаудиум стал вроде как свободен.

— Обычное дело, — пожал плечами поводырь. На подходе к Гол-Гоффе человек, шедший из Ершалаима, свернул на огибающую холм тропу, и Грай сразу потерял к нему интерес.

Путник, помолчав, обдумал эти слова.

— Согласен. Но смуты рано или поздно кончаются, и Гаудиум стал раз за разом переходить из рук в руки. Каждый раз воюя на стороне очередного хозяина.

Он достал из глубин своего плаща флягу, отхлебнул из нее и предложил выпить поводырю. Грай отказался. «Хватит на сегодня чужого питья», — подумал он, вспомнив старика-стражника под храмом Афродиты.

— И что? В чем загадка-то?

— А вот представь себе такое: один народ на протяжении жизни всего лишь одного поколения воюет и в легионах империи, и в ордах варваров. Но пока подчинен Риму, все гаудиумцы – потомки легионеров.

— Само собой, — пробормотал Грай.

— Однако когда снова сменяется хозяин — за самое малое число лет народ, вот только что казавшийся состоящим из потомков ветеранов, воевавших в римских легионах, превратился в свою противоположность. Потомки тех ветеранов куда-то тихо сгинули, а их место заняли потомки ветеранов из орд варваров. Хотя на самом деле, как ты понимаешь, люди остались те же.

— И что? – удивился поводырь. — Просто они по-другому стали видеть мир вокруг себя.

— Сами?

Грай разозлился:

— К чему этот разговор? Полагаю, мы оба знаем, что выбирая между ложью и истиной человек всегда предпочтет то, что выгоднее. Или их заставили это сделать…

Встретивший на чужбине родного брата не рад ему так, как обрадовался этим словам поводыря путник.

— Я не ошибся в тебе! – потирая руки, радостно воскликнул он. — Наконец-то нашелся тот, кто меня поймет!

Поводырь вспомнил, с чего начался разговор:

— Погоди, а при чем тут мои слепцы? Хотя… Предположу, что на слепых, — оглянувшись в сторону совсем уже потухшего костра, сказал Грай, — ты проверяешь свое мастерство в обмане. Тогда утешает знание, что слепцов в мире совсем не так много, как тебе, возможно, хотелось бы.

Щенок встал на задние лапы, просясь на руки. Грай уложил его на колени, принялся легонько поглаживать.

— На холме именем Гол-Гоффа слепы становятся все! — неожиданно громко прогремел голос путника. Затем он поднял с земли и положил на камень котомку; и заговорил столь же тихо, как до этого. — Все, кто хочет быть обманут. И всякая дрянь оборачивается для них тогда благом, но ненадолго, пока не спустятся они по крутому склону в долину, где грязь вновь грязью становится.

— Это ждет и моих слепцов? – спросил поводырь.

Незнакомец кивнул.

— Но ты прав, хотя я и воздержался бы называть то, что я делаю, обманом. Это… Это просто подмена одних ценностей другими. Каждый человек в своих мыслях видит окружающий его мир в неких образах. Представь, как было бы замечательно уметь изменять эти образы – не меняя основы, оставив себе мир таким как он есть. Чтобы то, что сегодня воспринимается истиной, уже завтра казалось всем ложью. Вот так, по щелчку пальцев…

Он показал, как.

— Менять всё, ничего не изменяя по существу, — подвел итог Грай. – Да, из этого умения оборотистый человек мог бы извлечь немало выгод.

И снова встрепенулся, повернув голову к Ершалаиму. Нет, показалось…

— Однако меня ты дурачить не стал, — задумался поводырь. – Интересно, почему?

— А не захотел! Понравился ты мне, — дружески приобнял его странник. Плечи Грая охватило холодом, будто опустились они в студеный родник. – А что? Толковый мальчишка, алчный – так в меру, не особо трусливый… И то, что ты хромаешь – даже это для некоторых весьма многозначительная деталь…

«Обычный жулик, — решил Грай. – Что ему от меня надо?»

— Разглядел же ты за миражом суть, хотя пока и не понял, что к чему, — объяснял тем временем путник, доставая из котомки и раскладывая на камне нехитрую снедь – несколько колбасок, козий сыр… Попавшуюся ему головку чеснока тут же отшвырнул в темноту. Щенок приподнял голову, с интересом уставился на еду.

— К тому же ты не обременен глупыми фантазиями и несбыточными надеждами на чудо. Открою тебе великую тайну: не существует ни демонов, ни добрых чародеев.

«Странно, что совсем не хочется спать», — краем уха слушая собеседника, думал о своем Грай. И мельком оглядел тропу, ведущую в сторону Ершалаим: та, которую он ждал, должна была появиться оттуда.

– Но верящие в нечистую силу бродят толпами. Это такая удача в наше время, найти умного человека, не ждущего дармовых подарков от падающей звезды. Когда всего-то и случается, что мгновенное свечение из-за воспламенения воздуха в надлунной области.

Подумав, поводырь спросил:

— Почему всё происходит именно здесь?

— Случайно, — с готовностью ответил путник. — Таких мест на самом деле уже довольно много. И настанет день, когда весь мир, от края до края, станет одной большой Гол-Гоффой – местом, где распинают невиновных, но порой отпускают преступников. Ибо не будет или почти не будет тех, кто способен увидеть грань между истиной и лукавой кривдой. И вся вселенная тогда станет моей, — с запредельной верой в собственную правоту произнес он, — иже тех, кто мне наследуют. Наследуют не по крови, которая растворится со временем, а по духу. Ибо молвлено, что единыжды сказанное переживет тысячи раз сделанное. Аминь.

— Кем молвлено?

— Мной. Я сам устанавливаю каноны, сам же их толкую. Поверь, это так удобно!

За спиной поводыря один из слепцов с кряхтением сел, пошарил рукой по земле и, определив по исходящему от кострища теплу его местонахождение, бросил точно на угли несколько хворостин. Грай посмотрел на странника — и увидел в его глазах отражение то ли звездного неба, то ли взметнувшихся вверх искр. Щенок, уже уснувший, задергал лапами и заскулил во сне.

— У меня появился еще один вопрос.

Путник ухмыльнулся:

— Знаю. Хочешь знать, почему я откровенен с тобой? Думаю, ты уже догадываешься, каким будет ответ, — сказал он. – Ради куска хлеба водишь ты трех отъявленных мерзавцев по городам и весям. Но если завтра вдохнешь семян смертного поветрия, поражающего гибельным мором, и образуется застой твердых частиц в каналах и порах твоего тела, или же в нем придет в расстройство движение соков и пневмы – оставят они тебя без призрения, просто купят себе другого раба-поводыря и уйдут. Ты ведь не будешь с этим спорить? – закончил путник. — Так зачем тебе с ними быть?

Поводырь промолчал. И безразличным взглядом проводил Нигрума, подошедшего поближе и усевшегося на землю: тому явно хотелось узнать побольше о разговоре Грая и путника.

— Хочешь всю жизнь провести в рабстве у этих и им подобных? – кивнув в сторону храпящих у костра слепцов, спросил странник. Достал из котомки лепешку, преломил ее и протянул половинку Граю. Поводырь молча, жестом, отказался. Тогда незнакомец небрежно бросил этот кусок хлеба Нигруму. Тот дернулся за упавшим в пыль куском лепешки как за золотой монетой.

— Я свободный человек, — угрюмо ответил Грай, хлебнул воды из своей фляги и утер ладонью рот. Положил обмотанный телячьей кожей сосуд на валун. – И весь мой род – мы все свободные люди.

— Ну да, ну да… – вроде как согласился его собеседник. – Твой отец – вольный землепашец, свободный человек. Прекрасного происхождения — сын героя карательного египетского похода. Столп империи, опора ее устоев!

После этих слов в восторженной интонации рассказчика появились иронические нотки.

— Твой родитель работает от восхода до заката, но вечно голоден. Зато исправно платит налоги императору, который именно за это, наверное, запретил ему покидать тот клочок земли, на котором твой отец и наслаждается «свободой».

Он выделил последнее слово презрительной интонацией.

— Рабская подлость натуры давно стала его сущностью.

— Ты оговариваешь мою семью!

— Увы мне! Вот и говори после этого чистую правду – сразу назовут клеветником. Многие, кстати, так и делают. Клеветник… А что? Звучит неплохо, особенно на греческом… Я уже начинаю привыкать к этому имени. Хотя нужным мне людям, таким как ты, говорю только правду.

Путник перевел дух, посмотрел на поводыря, сидевшего с опущенной головой.

— Твой самый старший брат, свободный человек, украл овцу с виллы управляющего, так захотелось ему мяса. Да он ее даже и не воровал, ему бы на это смелости не хватило, просто нашел останки зарезанной, но не доеденной волком ярки. Спугнули, видно, серого. И попался, когда обгладывал ее кости.

Незнакомец зло рассмеялся. Неподалеку начал было издавать квакающие звуки Нигрум. Но странник лишь глянул в его сторону – и тот смолк.

— Теперь, после справедливого приговора, трех лет обучения и семи удачных боев, он – дерущийся двумя мечами димахер Авл, гордость Большой императорской школы гладиаторов. Заплывший жиром от постоянного пожирания бобовой каши с отваром ячменя свободный человек, — хмыкнул Клеветник, – который по-прежнему видит мясо только по очень большим праздникам.

— Так он жив?

— Да. Хотя подобное существование я бы жизнью не назвал.

Грай заметил, как крутится на своем камне Нигрум. Ему и с того места, куда он перебрался, этот разговор был плохо слышен и он весь извелся, поворачиваясь к беседующим то одним ухом, то другим.

— А вот другие твои старшие братья, Луций и Тит, – нет. Их когорта – где-то там, в дикой Британии, на границе с Каледонией — отступила без приказа, но это еще полбеды – в бою они утеряли штандарт. И были подвергнуты децимации. Знаешь ведь, что это такое?

Грай, сначала замерший от внезапного тяжелого предчувствия, медленно кивнул.

— Твои братья, хотя могли разойтись по разным десяткам, сдуру построились в одну… Решили, что так больше шансов, что хотя бы один из них останется в живых. Ты понимаешь, в чем состояла их ошибка?

Поводырь тихонько простонал.

— Да. Они никогда не были сильны в логике.

— Луцию не повезло, — продолжил путник, — он вытащил черную метку. И Тит должен был вместе с остальными побивать его камнями. А потом провинившихся оставили на ночлег вне лагеря – и кельты их вырезали. Зная привычки коренных британцев, не рискну оценить, чья смерть оказалась легче. Мне жаль твоих братьев. Знаю, ты любил Луция.

— Он был добрый человек, — сказал Грай. На его грязных щеках появились две блестящие дорожки и он сразу стал похож на маленького ребенка – как большинство из тех, кто потерял кого-то из любимых родственников. Странник замолк и отвернулся. Хотя не было в нем сочувствия, лишь презрение к этой абсолютно бессмысленной любви Грая к людям, давно его забывшим, он счел за благо помолчать, понимая, что чувствует мальчик.

— Сам подумай, — выждав некоторое время, продолжил путник. – Стоит ли в наше время проявлять свою светлую сторону? Это никогда не приносит прибыли.

На княжество Кадамба, что в Индии, напали северяне, начал рассказ странник. Вели их могущественные колдуны, а впереди войска летели тучи саранчи. И это была совершенно особая саранча, питающаяся камнем.

Мириады этих акрид накрывали целые города. Каждая тварь сжирала лишь несколько крупинок камня, из которого были возведены крепостные стены, но было их так много, что за короткое время пожрали они небольшой городок, Халси, а за месяц – столицу, Банаваси.

Так вот, местные жители могли бы без труда передавить эту рать, в которой каждая тварь была слишком тяжелой, чтобы оказать сопротивление или спастись бегством, но предпочли молить о помощи богов, обходили саранчу стороной и всякими иными способами выказывали свои доброту и терпение. Наказание за это всегда неизбежно.

— И я мог бы привести тому еще тысячу примеров, — сказал странник. — Так зачем тебе эти слепцы? Без них тебе и твоей молодой жене – о ней тебе теперь тоже надлежит заботиться – будет гораздо лучше.

И почти приказал:

— Объясни! Не мне – себе.

Прошло немало времени, прежде чем он услышал голос поводыря.

— Так что ты считаешь свободой, если мы все в твоих глазах рабы? И гаудиумцы, в угоду настоящему не имеющие воли честно признать свое прошлое, и мы, свободные римляне.

— Свободен лишь тот, кто не зависит от создаваемых его окружением обстоятельств.

— Проконсулы? Сенаторы? Император? Кто еще? – попробовал съязвить Грай.

— Все они обладают огромной властью, но, боюсь, ты меня пока не понимаешь, — проворчал незнакомец. – Власть – это просто такая особенная форма рабства. Высокое положение еще не означает свободы.

— Император пирует, — тихим голосом продолжил он, — и стол его ломится от изысканных блюд. Странно даже подумать, что у нашей трапезы могут быть преимущества, — сказал он, откусив от своей половины лепешки и запив хлеб вином. — Но они есть. Рабы снимают пробу с каждого приготовленного для пира блюда на кухне, особо для этого предназначенный вольноотпущенник должен съедать кусочек каждого блюда, что император приказывает ему положить. Даже поесть спокойно, в отличие от нас, он не может.

Странник снова заглянул в котомку и достал из нее кусок козлятины и несколько огурцов. Еще раз сделал приглашающий жест рукой.

— Я сыт, — отказался Грай. Затем повернул голову в сторону Ершалаима и долго не отрывал взгляда от тропы.

— Власть и роскошь, — поднял странник руку и указывая ею куда-то вверх, — уравновешиваются наличием людей, желающих отнять и их, и жизни обладающих этими благами. Свободен ли человек, имеющий немыслимое число ненавистников?

После этого речь его потянулась нескончаемой чередой слов.

Всякий ныне живущий властитель, сказал он, разламывая пополам сыр, понимает, что в любой момент может оказаться перед необходимостью пустить кровь этому плебсу. Вон оно — там, внизу, приветствует своего обожаемого повелителя и радуется бескрайне, миллионами голов похожее на море в ясную тихую погоду.

Но опытный кормчий, еще сказал он, целиком запихивая в рот колбаску, знает, что штиль может в любой момент смениться штормом. Поэтому каждый кесарь любовно изучает опыт тиранов прошлого, ибо их опыт пресекновения вредных настроений может оказаться и для него бесценен.

Для этого, добавил он, захрустев огурцом, нужны ему те, кто подготовит быдло к покорной смерти на поле боя или на плахе. И усмехнулся: обыватель любой эпохи устроен столь чудно, что стремясь сам к тихой и сытой жизни, склонен почитать величайшими героями тех, кто в минувшие века более других приложил усилий, дабы кладбища быстро, без бюрократических проволочек, заполнялись такими же, как он, баранами.

Грай был даже рад этому бесконечному монологу. Он мог спокойно помолчать, пока этот жулик болтает.

— Но нищий, не имеющий никаких власти и богатства, — продолжил путник, — еще менее свободен. Он так зависим от гнетущих его забот, что положением своим подобен рабу. Сколько угодно может он убеждать себя в присущей ему внутренней свободе – кого он этим обманет, когда всякий может раздавить его как гусеницу?

— Так кто же свободен? – не удержавшись, спросил поводырь. И увидел, как во тьме склонился вперед Нигрум, пытающийся разобрать каждое слово, так был ему интересен ответ путника.

— Имеющий всё, но остающийся невидимым для врагов, — с готовностью ответил незнакомец. — Тот, кто стоит за спиной императора, направляет его в любом угодном себе направлении, но делает это так, что кесарь остается в убеждении, что сам принимает все решения.

Странник допил вино.

— Еще важнее уметь настроить нужным образом толпу. Причем так, чтобы каждый в ней думал, что сам, своим умом пришел к нужным выводам.

— Ты это всё уже умеешь?

— У меня, — с сожалением вздохнул незнакомец, — еще нет нужного инструмента. Я пока — хирург без ножа, кузнец без молота. Но уверен, что со временем мои мысли воплотятся в самые материальные формы. Хотя кое-что я могу уже сейчас. Ты видел…

Грай промолчал.

— А ведь ты мог бы пойти со мной. Я научу тебя всему, что знаю, — пообещал странник. – Нам не понадобятся ни стенобитные машины, ни тысячи солдат, чтобы покорять города и целые империи. Да так, что они станут нашими послушными рабами сами того не ведая. Сначала отдадут нам свои деньги. Как эти твои… – кивнул он в сторону едва тлеющего костра, откуда доносился громкий храп. – Потом, если захотим, отдадут свои жизни. Это, на самом деле, так просто!

— И нет тут никакой магии. Понадобятся только слова, — улыбнулся незнакомец. — Презренный прах становится соблазном одной лишь силой моей мысли, в нужном мне направлении устремляющей человеческие злобу и жадность. Разве не стоит этот фокус одной-единственной крохотной монетки?

Он раскрыл кулак, в котором оказались три монетки по одному ассу каждая. Хромой поводырь промолчал. Он уже принял решение и переубедить его не смог бы никто. Посмотрев на него, путник всё понял, но ничем не выдал своего недовольства. Гудение роя мух, постепенно затихая, сделалось почти неслышимо.

— Вслед за философом Аристобулом* и я не полагаю себя тем, кто и после смерти желает отбрасывать тень, — сказал он. – Тем важнее мне получить при жизни все те блага, до которых только может дотянуться такой как я.

Грай встрепенулся. В первом луче солнца он увидел на ведущей к вершине тропе ту, чей образ вобрал в себя все его мечты и помыслы. Мария шла легко и очень быстро, то и дело поглядывая под ноги и что-то при этом с улыбкой говоря.

Из-за крутизны подъема Грай видел свою жену по пояс, но уже различал далеко за ней Макария и служанок, что вели в поводу четырех тяжело груженых мулов.

Поводырь поднялся с камня и, сразу забыв странника и все его речи, бросился, прихрамывая, навстречу этому каравану. Его счастье казалось безгранично, но спустя несколько мгновений оказалось, что даже бесконечность может удвоиться: когда расстояние между ним и Марией сократилось и он вдруг увидел ее в полный рост, рядом с ней оказался – Грай понял, что можно, оказывается, умереть от счастья – рядом с Марией был Анкил.

Пес замер, не веря своему глазу, хотя последнюю четверть мили уже точно знал, что его хозяин совсем близко, прямо перед ним. Он тащил за собой Марию как идущая по ветру огромная либурна тянет за собой крохотную лодку. Постояв, Анкил сделал несколько медленных шажков, будто не доверяя своим чувствам – и вдруг, вырвав поводок из рук считающей его своим братом хозяйки, понесся вскачь, как щенок, повизгивая и рыча.

Грай упал на колени. Анкил врезался в него грудью и закрутился в бешеной пляске. Поводырь обнял собаку и Анкил перестал крутиться: теперь он с бешеной скоростью слизывал с лица хозяина слезы, иногда мягко, с невероятной для такого зверя нежностью прихватывая зубами его ладони.

Удивленная, подошла Мария. На ней был в точности такой же платок как тот, что Грай нашел в месте пропажи Анкила под Наиссусом.

— Так это и есть твой брат? – стараясь скрыть слезы, спросил ее бесконечно счастливый Грай.

Мария кивнула.

— Вот уж не думал, что когда-нибудь с тобой породнюсь, — шепнул в собачье ухо поводырь. И заметил, что Анкил пристально смотрит на что-то за его спиной.

Грай обернулся. К ним подходил щенок, пошатываясь и то и дело зевая.

— А с этим парнем у нас проблема, — засмеялся поводырь. – Но вместе мы уж как-нибудь придумаем ему новое имя.

Встал, снял с Марии платок – и утонул в ее волосах.

Чуть поодаль стоял и на всю эту суету с презрением глядел путник. За его спиной тихо ждал Нигрум.

— Покажи рожу, — повернулся к нему странник. Внимательно оглядел сужающееся к подбородку, покрытое оспинами прыщавое лицо с оттопыренными наподобие крылышек ушами.

— Петарус Быстерь, — со странным удовлетворением произнес он. Нигрум вздрогнул. – Пойдешь со мной.

Не слушая путаных слов благодарности, путник еще раз глянул на обнявшихся Грая и Марию. И Анкила, что встав на задние лапы, возложил на них свои огромные лапы.

Странник потянулся к поясу и вытащил из него небольшой мешочек из тонко выделанной телячьей кожи. Раскрыл его и в свете занимающегося рассвета полюбовавшись лежащими на ладони, полученными от слепцов монетками, бережно ссыпал их в кошель.

— И под столбами на скале именем Гол-Гоффа, и в варварской Галлии, и даже в греческих Дельфах, среди тамошних безумных пифий – неспешно проговорил путник, вновь поворачиваясь лицом к Нигруму, — слова не стоят ничего. А три медных асса — это всегда три асса…

Комментарии