Поводырь (21)

Выбрать часть: (01) | (02) | (03) | (04) | (05) | (06) | (07) | (08) | (09)
(10) | (11) | (12) | (13) | (14) | (15) | (16) | (17) | (18)
(19) | (20) | (21) | (22) | (23) | (24) | (25) | (26) | (27)

Стр. 30. Адроникиз Салоник утверждает…

Адроника из Салоник помнят по сию пору, даже дети знают, чем он славен. Но на всякий случай следует вкратце рассказать и о нём, вдруг кто не в курсе.

Это был обувных дел мастер, потомок в седьмом колене переселенцев из Армении, первый греческий орнитолог и планерист. Очень разносторонний был человек.

Во время, когда империя отбивалась от варваров, Адроник поставил на поток производство армейской обуви, нагло копируя лучшие италийские образцы, на чем безмерно обогатился. Причем вполне заслуженно: он первым начал использовать сосновый вар для пропитки дратвы, попарно сплетенных льняных ниток, благодаря чему солдатские сандалии приобретали просто исключительную прочность.

Имея затем в изобилии время на то, что в наш просвещенный век именуют исследователькой деятельностью, Адроник принялся с усердием изучать строение птичьего скелета. Он ничего не мог поделать с этой страстью: всю жизнь ему снилось, как он, словно птица, парит в небе. Истолкование у него этим грезам было одно — когда-нибудь и ему суждено встать на крыло. И к этому следовало как следует подготовиться.

Окрестные жители считали его безобидным чудаком и постепенно привыкли к стайкам куриц с ампутированными еще в нежном цыплячьем возрасте крыльями, регулярно удирающим с его двора.

Но вот котята с похожими на плавники конструкциями, прицепленными к их спинам и хвостам – эти чудные трансформеры доводили соседей порой до истерики. Эти мурлыки то и дело сыпались с крыши его дома в ближние атриумы. Сперва слышался щелчок, затем резкий хлопок – и вот к вам во двор шлепается очередной котенок: Адроник использовал для запуска котят небольшую катапульту. Иногда, при попутном ветре, они улетали даже за крепостную стену, в Нижний город. Хорошо, что коты сигнализировали о своем приближении жалобным мяуканьем, а то бы совсем беда.

Многие из тех, кто стремился в небо, вверх, начинали с падения вниз. Хотя наиболее умные из них вначале проверяют свои идеи хотя бы на котятах.

Адроник был самоучкой и чисто интуитивно осознав существование подъемной силы, не смог дать ей хоть сколько-нибудь наукообразного объяснения. Поэтому, будучи одним из самых просвещенных христиан своего времени, приписал всему живому ascensum in deum, силу притяжения к Богу, благодаря которой и становится возможен полет. Птицы небесные сотворены Господом и только его волей, мол, взмывают они в воздух. Заодно Адроник объявил божественной и природу восходящих потоков воздуха.

В вопросах веры Адроник был тверд. Когда он услышал от пришедших с востока нищих бродяг рассказ о бескрылых летающих драконах из деревяшек и самой легкой ткани, запускаемых над тамошними войсками для устрашения противника, Адроник попытался как мог перенять этот опыт, но у него ничего не получилось. И тогда он решил, что придумки нехристей этой самой ascensum in deum должны быть лишены в принципе. Бродяги же просто врут. Что с них взять?

В одном из пяти упоминаемых его современниками сочинений Адроника делается попытка описать и классифицировать разные типы птичьих крыльев и описать полет, разделив его на разные фазы, которых насчитал он аж тридцать девять. Остается только сожалеть, что этот труд не сохранился, поскольку современные специалисты затрудняются разделить полет даже на двадцать фаз. Частоту взмахов, кстати, Адроник измерял при помощи простейшего маятника, который пришлось ему перед этим изобрести и изготовить.

Также делал он попытки осмыслить аэродинамику падающего кленового семени, его размышления на эту тему являются, по сути дела, концепцией летательной схемы автожира. Еще Адроник много размышлял о применении в быту устройства для плавного спуска с любой высоты, на идею которого его подтолкнули семена одуванчика.

Попечители Аристотелевского университета Фессалоник даже учредили в свое время премию за доказательство первичности идей Адроника – речь идет о вертолете, парашюте и орнитоптере – по отношению к изобретениям великого Леонардо, информация о которых собрана в Атлантическом кодексе.

«А чего тут доказывать? И так всё ясно…» — недоуменно пожали плечами профессора того же университета. Только поэтому, в силу крайней убежденности академических структур в приоритете Адроника, упомянутая выше премия до сих пор никем не востребована: в Греции, как известно, всё есть, и всегда, если развить эту мысль, было – даже когда у других еще ничего из этого «всего» не было. Современные греки, во всяком случае, в этом убеждены на все сто.

Короче говоря, самодостаточности греков новейшего времени завидует любой, даже самое короткое время проведший в Элладе человек.

Историк Эпикрокл, оставивший после себя «Жизнеописания тридцати трех выдающихся уроженцев Фессалоник», отмечал, что склонностью к раздумьям Адроник отличался с детства. И подробно описал один весьма примечательный случай.

Когда маленький Адроник вернулся в тот день с прогулки, его обшитая медными бляшками и пряжками облегающая туника, недавно вошедшая в моду верхняя одежда, оказалась в полном беспорядке. В наказание отец завел его в кладовку, где вручил мальчику сапожную иглу и суровые нитки: латай, мол, всё сам, иначе сегодня ляжешь спать голодным да еще и в хлеву. И с этими словами оставил мальчика одного.

Только после захода солнца решил он посмотреть, чем его сын занимается. И оторопел, обнаружив, что Адроник, прямо на себе починяя одежду, две пряжки и несколько блях, оторвавшихся во время игр, пришил сквозь ткань прямо к своей коже — так глубоко о чем-то задумался будущий воздухоплаватель. Его отец сразу заподозрил неладное, но решил, к счастью, что проблема у сына только со зрением, а не с головой в целом. Иначе Адроник еще в юные годы лишился бы семьи и дома, оказавшись бродяжкой на улице: по тогдашним обычаям подобных мечтателей не лечили, а просто выставляли за дверь.

Дожив до седых волос, Адроник исполнил-таки свою давнюю мечту: применив горячий воск и крученые шерстяные нити, он прицепил к себе изготовленную из костей тридцати шести цапель облепленную голубиными перьями конструкцию, дождался попутного ветра и, яростно маша руками, с криком «Да здравствует император!» прыгнул на западную сторону арки Галерия, что в Фессалониках. Там же он успешно приземлился. В том смысле успешно, что до моря не долетел и не сгинул, подобно Икару, в пучине вод – остался на суше.

Пролетев треть акта по вертикали и одну пертику по горизонтали, Адроник тем самым стал обладателем первого в мировой истории зафиксированного рекорда в воздухоплавании (см. также: Цеппелин Ф. Первые в пятом океане. М.; 2005, стр. 179-180). Своими знаниями об этом беспримерном научном подвиге мы опять же обязаны Эпикроклу.

В Фессалониках вот уже более тридцати лет идут дебаты на тему необходимости увековечить память Адроника скульптурой. Ну как дебаты? Никто ведь и не против: все опросы общественного мнения показывают, что даже среди тех жителей Салоник, что впервые слышат имя Адроника от опросчика, две трети – сразу за.

Инициативная группа горожан желает запечатлеть великого земляка с максимальным реализмом: неважно, перед полетом или после приземления, лишь бы в точном соответствии с проведенной историками реконструкцией. И поговаривают даже, что за проект монумента готов взяться один всемирно известный скульптор и фигуру Адроника будет тогда видно аж из Албании – хватило бы только в Греции на это меди. Однако ряд весомых обстоятельств препятствует овеществлению этого благородного порыва.

Удивительное дело, но установлению крылатой фигуры из цветного металла на арке Галерия противятся органы охраны памятников старины – и есть у них на то по меньшей мере полторы дюжины серьезных причин.

В месте же приземления, если бы скульптор решил следовать исторической достоверности, статуя Адроника выглядела бы, скорее всего, крайне непрезентабельно, поскольку падал он вниз головой и от нее мало что осталось. Да и сама фигура смогла бы считаться трехмерной только с некоторым допущением, так силен был удар о каменные плиты, которыми замостили еще при Галерии окрестности арки (см. также: Лужков Ю. Проблемы малых архитектурных форм и непрямое функциональное зонирование в современном градостроении. Женева; «Русская Швейцария» нр 2; 2015, стр. 6). Так что пока поклонники Адроника довольствуются памятной доской, установленной ему в Ереване.

Стр. 42. …Игнатий Новум, видный, хотя почти никому не известный драматург эпохи Суллы и Цезаря.

Принято считать, что Игнатий Новум как поэт не прошел проверку временем: мелковат, мол, и неубедителен оказался его поэтический дар. Литературный процесс всегда имеет фон, из которого проступают отдельные имена и лица, но абсолютное большинство авторов тонет в пелене времени. Вот и Игнатия считали не более чем статистом в массовке.

Но в последние годы это мнение о нем уже подвергается сомнению. Творчество Новума всё чаще переводится, в Болонском университете недавно был открыт спецкурс его имени, в Оксфорде опубликована монография о влиянии поэзии Игнатия Новума на Вильяма Шекспира, а в среде поклонников пиита ходят упорные слухи о скором включении Игнатия в программу по литературе общеобразовательной школы.

Известно, что Новум происходил из незнатного рода, однако благодаря поддержке Марка Туллия Цицерона один раз даже стал эдилом. Хотя административной карьеры не сделал, был для этого слишком прямодушен и горяч. К тому же современники полагали, что именно краткий опыт работы во властных структурах отвратил Новума от дальнейших поползновений делать политическую карьеру.

В сочинениях разных авторов упоминаются названия четырех комедий Игнатия, ни одна из которых не сохранилась. Однако ныне нам известно более двухсот его эпиграмм – и это лишь малая часть того, что им было написано.

Приведем несколько примеров его творчества, чтобы получить о нем хоть какое-то представление:

Вставь себе вместо зубов золотые монеты –

В страхе стереть их едою обжорство свое прекратишь.

Сможешь в свой дом проходить чрез ворота,

А не в пролом рядом с ними в стене.

(Совет до изумления толстому скупердяю и обжоре. Пер. К. Ковкина)

Прочь от меня – ступай лучше в термы за дружбой.

Там, где все голы, ищи человека

Шрамами славного — но на спине и на ж…пе.

Встретишь такого – под стать себе друга найдешь.

(Ищущему моей дружбы трусу.

Пер. С. Шварц)

«Сними тунику!», дам тебе такой совет.

Моим рукам тогда не надо будет заменять глаза.

(Красавице, с возмущением оттолкнувшей от своей груди мою руку.

Пер. Ф. Коноплянника)

Цезарь в квадригу поставил коней белоснежных,

Славного Гая триумф возглавляли слоны.

Ты ж превзошел их в войне беспримерно —

Серых мышей в катафалк мы впряжем в твою честь!

(На триумф Помпея Младшего.

Пер. Ю. Первака)

Встань на колени и локти. И спину вогни —

Прямо стоящей тебя не узнать никому.

(Распутной жене соседа, расстроенной тем, что днем с ней никто не здоровается.

Пер. А. Плокк)

Достоверно известно, что Новум имел раздвоенный на конце язык. Также, если верить многочисленным свидетельствам современников, он мог убивать взглядом ящериц, мелких птиц, тараканов и самых вздорных чиновников. Особенно действенным был этот последним упомянутый убийственный талант в отношении представителей судейского сословия, оформлявших при Сулле проскрипционные списки, в которые попало множество близких друзей Игнатия. Сам он этой участи избежал, вовремя отправившись путешествовать в Африку, на юг, хотя всем сообщил, что едет в Германию, на север — там, если кто соскучится, и ищите.

Получая немалые гонорары за умело написанные речи, стихи или комедии, Новум умело увеличивал свое состояние запрещенной игрой в кости, однако вслед за тем немедленно спускал всё на колесничных бегах: тотализатор не отвечал ему взаимностью. Вернее, на гонках колесниц было практически невозможно хоть как-то мухлевать – в отличие от игры в кости, где многое, если сам не дурак, зависит от ловкости рук.

Игнатий, что отмечали все его современники, отличался дерзким нравом. Однажды Цицерон обратился к нему по свойски за услугой, состоящей в написании трагедии на тему заговора Луция Сергия Катилины, которого, мягко говоря, недолюбливал. При этом Марк Туллий дружески попросил особо проработать антураж и детали клятвы, данной друг другу участниками заговора, ненавязчиво повторив затем свое пожелание то ли семь, то ли восемь раз. Напомнив о своей просьбе пару раз еще и письменно. История заказных статей и квазиисторических опусов началась не сегодня и не вчера.

Новум не мог ослушаться своего благодетеля. Но писать по чужим лекалам Игнатию претило. И он придумал сочащуюся убийственным сарказмом комедию, в которой заговорщики пьют человеческую кровь и закусывают ее внутренностями принесенных в жертву младенцев. Катилина в этом тексте представал перед читателем извергом, зверем в человеческом облике. Игнатий искренне полагал, что очевидный и понятный современникам кретинизм спасет его пьесу от обнародования, но…

Цицерон сделал вид, что издевки не понял и пустил пьесу по рукам. Сама комедия, в итоге, не сохранилась, однако измышления Игнатия Новума вошли в труды более поздних историков в качестве очевидных фактов.

По этому поводу, явно сожалея о том, что стал автором несусветной клеветы, Игнатий с горькой иронией написал, жалуясь на Цицерона:

Блудница Леда из Субура — та,

Чьи ножки раздвигаются всего за пару ассов —

Она не раз мне жаловалась на мужчин,

Что роем на ее стремятся запах.

Да, Леда, много их бывало за ночь:

Десяток или два… Пять тысяч за год!

Но кабы взял тебя хоть раз сладкоречивый Туллий

Так, как влупил он мне своей елдой слоновьей –

О Леда! С нежностью, как братьев, вспоминала б ты

Те сорок тысяч римских лилипутов,

Елозящих мизинцами своими,

Что пропустила ты чрез свой венец Венеры.

(Блуднице Леде из Субура.

Пер. Б. Поручейника)

Когда Цицерон проиграл Антонию борьбу за Рим, Игнатия отправили в ссылку. Как выяснилось позже – лишь по нелепой бюрократической ошибке его адрес попал в список ссылаемых, но именно она, эта ошибка, спасла ему жизнь. Хотя какой-то другой Игнатий Новум, сборщик мочи в третьем округе, с которым его перепутали не разбирающиеся в высокой поэзии преторианцы, поплатился за это жизнью.

Правильный Игнатий отозвался на это искренними строками:

Моей вины нет в том, что так случилось,

Но если в царстве смерти есть вино –

Поить тебя я буду бесконечность,

Покуда не закончится оно.

(Моему несчастному тезке. Пер. А. Парто)

Он провел в Далмации всего ничего, меньше двух месяцев, даже соскучиться по метрополии Новум не успел. Его очень скоро вернули назад, в Рим, но к этому времени кровавая фаза сведения счетов уже закончилась; началась месть, оформляемая юридически, а это всегда требует времени.

По преданию, он ждал суда, когда в Рим привезли и выставили на форуме отрубленные руки и голову Цицерона. Новум отправился туда проститься со своим другом и покровителем и был жестоко избит слугами Антония. Да так, что его разбил паралич. И кто-то из недругов Новума решил, что гниющие пролежни и нестерпимый зуд – это гораздо худшее наказание, чем чаша залпом выпитого настоя болиголова.

Спустя два года он попросил зеркало и, неотрывно глядя в идеально отполированную александрийскую бронзу, умертвил себя собственным взглядом.

Его мать с трудом разобрала последние слова поэта. Вполне ожидаемо, это была эпитафия:

Засыпанный землей, скучает Новум здесь —

Гуляка, весельчак и славный шулер:

При жизни он не знал, зачем живет,

Теперь в недоумении – зачем же умер?

(Эпитафия самому себе. Пер. С. Муршака)

Стр. 44. Несчастья пробуждают в своих жертвах склонность к пониманию и сочувствию, заметил некогда в аналогичной ситуации Пиро Боннаский, благополучие же и иллюзия безопасности обращают обывателя в неблагодарную свинью.

Пиро Боннаский, младший сын богатого виноторговца, никогда не задавался вопросом о смысле жизни. Но по иронии судьбы его биография известна потомкам гораздо более, нежели жизнеописания иных великих сынов Рима.

В молодости Пиро, тогда еще Пиро Рифус, ввиду крайне неблагоприятно сложившихся обстоятельств получил должность казначея легиона при консуле Гнее Анние Супе в каппадокийском походе. Такому назначению, казалось бы, следует радоваться, но вообще-то он должен был стать эдилом, надзирающим за банями, постоялыми дворами и публичными домами Рима. Надо ли пояснять, насколько блекнет казначейский ключ легиона в сиянии человека, как к себе домой заходящего в любой лупанарий столицы?

Только нелепым бюрократическим недоразумением можно объяснить то, что взятка, переданная его старшим братом в уплату за должность эдила явно попала не в те руки и в итоге привела Пиро на военную службу. Неувязочка вышла. И только в силу сей досадной путаницы случилось так, что пока он мужественно переносил тяготы унылого армейского быта где-то в Малой Азии, с отвращением взирая на схожие с фаллосами каменные столбы близь крохотного городка, именуемого Корама, в Риме скончался его отец, завещавший всё свое добро, движимое и недвижимое, старшему сыну.

За довольно короткое время в легионе Пиро зарекомендовал себя исключительно честным человеком – то есть тем, кто не берет себе лишнего при дележе награбленного — и был незамедлительно поставлен заниматься также и учетом трофеев. Доказал он свое беспримерное бескорыстие тем, что не он, Пиро, привез из похода целое состояние, а консул Суп.

Пиро же шел домой с пустыми руками, в рваном плаще, вместе с другими легионерами басом горланя, по древней традиции, издевательские куплеты о своем военачальнике, Гнее Аннии Супе, который, как водится, слуга императору, отец солдатам и страстный любитель молодых мускулистых мужчин. В общем, тот еще Эрот в обличье сатира. Кишкоправ, трубочист, глиномес, патикус, любимый пасынок Афродиты Урании и педрила – если цитировать эти куплеты близко к тексту, но оставаясь в рамках приличий.

«Все-таки и среди представителей низших сословий можно встретить подлинное благородство», — якобы сказал по этому поводу консул Суп и, растрогавшись, подарил казначею неведомо как попавший к нему почти новый поясок, расшитый золотой нитью. Хотел еще презентовать ему медный свисток на серебрянной цепочке, но по некотором размышлении решил, что это будет слишком. Незачем баловать этих городских подонков, от этого они только наглеют.

Ни тогда, ни когда-либо позже консул так и не узнал, как переправил Пиро в Рим свои двенадцать фунтов золота. Тем более того, как он их наворовал. Хотя ничего хитрого в этом не было: просто Пиро учитывал ценные трофеи в стиле, коротко определяемом как «пять пишем, шесть на ум пошло».

Заматеревший казначей сперва вместе с однополчанами навестил своего старшего брата, некоего Примуса Суилия Рифуса. Тот как мог пытался избежать откровенного разговора с братом, но двери его дома оказались для этого недостаточно прочными. Затем некоторое время заняли его, несчастного Примуса, похороны и вступление Пиро в довольно крупное наследство. После чего было ему счастье.

Новоявленный богач вел разгульную жизнь, не чураясь никаких известных Риму пороков, а ведь в этом смысле равных этому городу еще поискать! Но Пиро обрел славу поистине легендарную: он еще только подходил к портику Марцелла, а во всех притонах Марсова поля уже начинали прихорашиваться и срочно принимать водные процедуры падшие женщины. Такая репутация дорогого стоит и в прямом и в переносном смысле.

Однако особую склонность питал Пиро к блондинкам, «белым волчицам». И вполне ожидаемо разорился: никто не смог бы содержать от восьми до двенадцати куртизанок одновременно. Вот и он надорвался.

Так на закате жизни, в возрасте сорока семи лет Пиро стал наемным глашатаем на похоронах. Особой славой пользовались его хвалебные песни усопшим: многажды были зафиксированы удивительные случаи, когда его бас-профундо буквально валил людей с ног. Спустя две тысячи лет он заработал бы своим голосом миллионы, но в Риме того времени таланты редко ценились по-настоящему.

Пиро Рифус прослужил в погребальном обществе множество лет, пока не был изгнан в Верхнюю Германию за мародерство. Очень редкий по тем временам приговор, не иначе помог кто-то Рифусу его смягчить.

Хотя это и несущественно, но все же упомянем, что следствие неопровержимо доказало факт вскрытия им могил и присвоения всякой ерунды, имеющей хоть какую-нибудь ценность. Для него, не для мертвецов: покойники, в отличие от властей, были совершенно не меркантильны и к тому же не видели ничего криминального в том, чтобы поделиться с Пиро. По крайней мере он был в этом уверен.

Так и получилось, что однажды Пиро попытался в трактире поменять на вино вставной глаз из белого мрамора с инкрустацией из цветной смальты. Вещицу прекрасную так, как могут быть красивы только совершенно бесполезные цацки — хотя и слегка закопченую после погребальной церемонии.

Трактирщик, с неделю тому как похоронивший деда, никак не ожидал еще хоть раз встретиться с ним взглядами. Он и при жизни-то с трудом переносил этого вонючего вредного старика. Да он свинью зарезал и нищих у храма Юпитера ее мясом наделил, когда про его кончину узнал! Так что его чуть кондрашка не хватила, когда любимый дедушка глянул на него из ладони Пиро своим левым глазом.

Пребывая в полном смятении чувств, трактирщик написал на Пиро обширный донос. Хотя текст грешил излишним количеством нецензурных выражений, но в целом удался: строгий стиль, живой и образный язык, исполненный гражданского протеста и бытового мистицизма ход мысли (см. также: Магго П. Пишем донос правильно: история вопроса от Нехенской конфедерации до НКВД. М.; 1937, стр. 98).

Однако, по всей видимости — из корпоративной солидарности дело быстро, не поднимая особого шума замяли, отправив мародера на северо-западный рубеж империи.

Но в Германии Пиро, видимо, опять сотворил нечто ужасное: трудно представить, за что можно отправить человека в Нижнюю Германию, когда он и без того уже в Верхней.

В Нижней Германии Пиро Рифус получил свое прозвище, став Пиро Боннаским, там же он безмерно страдал от черствости окружающих и пронизывающего холода, мучавшего его с сентября аж по середину мая. Ходил он как заправский варвар в кожаных штанах с медными бляшками. Писал проникновенные лирические стихи, полные тоски по родине, также крайне трогательные письма. И, сам того не ведая и не желая, стал довольно часто цитируемым античным автором.

Многие авторы утверждают, что, проживая в местности, где тогда водилось множество волков и оборотней, Пиро зарабатывал себе на жизнь уничтожением вервольфов. Для этого он сначала своим волшебным басом пел некие колдовские слова в нанявшей его деревне, от чего у пейзан, его слушателей, появлялась слабость в коленях и темнело в глазах.

Доказав таким образом свою силу, затем Пиро уходил в лесные дебри. Но, отойдя не более чем на два стадия от деревни, Пиро находил раскидистое дерево, забирался на него и преспокойно проводил в густой кроне некоторое время. Затем возвращался в деревню и рассказывал, сколько оборотней уничтожил своими речитативом исполняемыми заклинаниями. В общем, голодал он только тогда, когда из-за промозглой сырости и сквозняков терял голос.

Так продолжалось некоторое время, пока не произошло неизбежное: Пиро отошел от очередной деревни всего на стадий – и наткнулся на стаю волков. Окруженный ими, он полдня выл заклинания против оборотней. На самом деле это были похоронные песнопения, иных он не знал, и исполнял он их, так уж получилось, самому себе. Стая его с интересом и достаточно благожелательно выслушала, затем сожрала за милую душу.

Комментарии