Поводырь (24)

Выбрать часть: (01) | (02) | (03) | (04) | (05) | (06) | (07) | (08) | (09)
(10) | (11) | (12) | (13) | (14) | (15) | (16) | (17) | (18)
(19) | (20) | (21) | (22) | (23) | (24) | (25) | (26) | (27)

Стр. 82. …высказывание Публия Тита Клавдия, за много лет до этого сформулировавшего, что в любой иерархии основную угрозу представляют соседи по шеренге.

Клавдий был потомок раба, центурион и начальник лагеря. Он участвовал во всех походах преторианской гвардии на протяжении восемнадцати лет службы и оставил подробные записки о каждом из них.

Спустя некоторое время после его смерти сенатор Прокл Сергий, и сам достойный ветеран претория, распорядился эти записи упорядочить, отредактировать и опубликовать как мемуары. По этим запискам было совершенно невозможно понять, как сын вольноотпущенника попал в гвардию. Зато высветились как в свете молнии во время ночной бури все страхи, которым был подвержен человек его времени. Хотя вернее будет сказать — люди его времени.

Во вступлении к своим запискам Тит Клавдий поясняет, что же склонило его к армейской службе. Оказывается, еще отроком он осознал, сколь великое число опасностей его окружает. Маленький Публий боялся городских площадей, рынков и окружающих его там толп людей. Всякое открытое пространство представлялось ему ареной амфитеатра Флавиев, заполненной певцами, в любой момент готовыми гнусавым хором под звуки труб или кифар проблеять стихи очередного императора. Духовые и щипковые – еще ладно, можно и перетерпеть, но что может быть ужаснее потуг диктатора прослыть творческим человеком?

Но как только забивался Тит Клавдий в уютный чуланчик рядом с кухней, в которой хлопотала его мать, как тут же наваливался на него страх замкнутого пространства. Значительно позже, в двадцатом, например, веке врачи диагностировали бы ему как агорафобию, боязнь открытого пространства, так и хворь, противоположную предыдущей, клаустрофобию.

Еще была у него вербофобия, боязнь отдельных слов, самым страшным из которых было слово «отец». На то явно была серьезная причина. Учитывая, что за семейным столом сидел он слева от отца, то скорее всего совсем не случайно развились у него боязнь боли и страх всего, расположенного справа, алгофобия и декстрофобия. Спасения от этих фобий Тит Клавдий и искал в армейской службе.

Став новобранцем, Публий незамедлительно узнал о себе много нового и интересного. Особого упоминания стоит первая ночь в палатке, в летнем тренировочном лагере легиона. Тут же выяснилось, что у него гаптофобия, боязнь прикосновения окружающих людей. И не только это.

Заметившему вечером рядом со своим соломенным тюфяком крохотного паучка Титу теперь казалось, что в леденящей кровь темноте всюду ползают огромные пауки. Глазастые, волосатые, с изогнутыми лапами.

Он промучился всю ночь, страшась заснуть. Современный нам врач описал бы всё это тремя словами: арахнофобия, никтофобия, гипнофобия. Когда же началась гроза, добавилась бронтофобия, вызываемый громом трепет.

Вокруг были только молодые здоровые мужчины… Неприятно такое говорить, но именно по этой причине у Тита Клавдия проявились первые симптомы коитофобии, страха сексуальных контактов. Редчайший случай по тем временам, когда только добрый старый коитус мог доставить человеку любого достатка и социального положения хоть какое-то удовольствие.

Выскочив на следующее утро из палатки первым, Публий на несколько шагов отдалился от входа и подскользнулся на кучке еще дымящихся фекалий, стыдливо прячущихся в маргаритках: какому-то деревенскому скоту было лень дойти до выгребной ямы между валом и рвом. Так реальностью жизни Клавдия стала копрофобия. И, само собой, антофобия — боязнь цветов.

Затем у новобранцев начались тренировки и Тит Клавдий осознал наличие у себя базофобии, боязни ходьбы. И гелиофобии, паники от одной только перспективы пребывания на солнце. Названий этих болезней он, понятное дело, никогда не слышал, иначе вербофобия, от которой он уже начал мало-помалу излечиваться приобрела бы хронический характер.

Некоторые исследователи крайне скептичны по отношению к перечисленному. Они выражают серьезные сомнения в том, что из подобного Публию недоумка можно вылепить солдата. Но ни один из скептиков, как выяснилось, в армии не служил. Те же, кто топтал плац, знают, что правильный сержант даже из куска дерьма сделает пушечное мясо.

Но самым неприятным было то, что Тит как огня боялся нанести кому-нибудь рану или иное повреждение деревянным мечом во время спарринга. Остепененные доктора называют это блантофобией. И раз уж мы упомянули огонь, то пирофобии в его диагнозе тоже нашлось бы место. Невозможно не упомянуть, что этот букет хвороб объединяла эргофобия, страх работы как совершения каких-либо осмысленных действий.

«Это самый отважный человек в истории человечества, — заявил доктор медицины Клаус Буммерхоппер после ознакомления с первой же частью мемуаров Тита Клавдия, недавно переизданных во Франкфурте. — Невелика заслуга быть смелым, если ничего не боишься. Но когда героем становится фобофоб, боящийся даже испытывать испуг — это не может не вызывать глубочайшего уважения…»

Через пару лет Публий отправился в свой первый поход и осознал, что до этого ничего не ведал о настоящих страхах. Ну как совместить боязнь острых предметов и, конкретно, оружия, то есть айхмофобию и гоплофобию, с необходимостью тыкать этими чудо как заточенными предметами в живых людей? Особенно если у тебя самого гемофобия, трепет, возникающий при одном только виде крови? Утешало лишь то, что каждая резня уменьшала тревогу перед старением, геронтофобию.

Однако побоища создавали новые проблемы, ведь совершенно непонятно, что делать после боя боящемуся смерти типичному танатофобу. Страшащемуся мертвяков как и положено истинному некрофобу.

Иногда, стоя в карауле, Тит Клавдий скорбно размышлял о своей омраченной страхами жизни. Из земли под ногами мог в любой момент вылезть крот, и что тогда делать, если у тебя земмифобия? А ночью топчешься как дурак, не смея даже поднять глаза к нему – ведь у тебя астрофобия, боязнь звездного пространства. Так куда смотреть часовому?

Тайный христианин, Публий находил отдохновение в вере, но ровно до того момента, пока не вспоминал князя тьмы и его число дьявола, 666. Гексакосиойгексеконтагексафобия, так именуют эту хворь дипломированные специалисты (см. также: Тит Публий Клавдий. Записки ветерана. Рига; 1931).

В общем, совершенно невозможно понять, как попал в преторианскую гвардию столь больной на голову человек. Хотя следует признать, что современные нам преторианские гвардии, как бы они не назывались, подобными клавдиями заполнены до предела.

Но в то же самое время Клавдий настолько страшился обвинений в трусости, что всегда был первым в наступлении и последним при отходе: в числе прочего за время четырех походов был он награжден девятью лавровыми венками за спасение жизней своих боевых товарищей. Прокла Сергия, будущего сенатора, в том числе. Это, кстати, объясняет и стремление Сергия сохранить для потомков размышления своего однополчанина и друга.

Что же касаемо Клавдия, то он сначала стал центурионом, а затем дослужился до начальника лагеря своей когорты. И всё отпущенное ему время был хорошим начальником лагеря, надо сказать. Атихифобия, боязнь совершить ошибку, побуждала его весьма тщательно относиться к своим обязанностям, продумывать каждый шаг.

По полученному от прорицателя предсказанию Публий ждал погибели от воды, по каковой причине научился плавать в кожаном поддоспешнике и «мускульной» кирасе, с мечом и кинжалом на поясе. Это было непросто при его аблютофобии, боязни купания. Но в аквитанском походе он сделал по ошибке глоток из фляги, наполненной не поской, а болотной водой. Поска, напиток из вскипяченой и процеженной смеси винного уксуса, воды, сырых яиц и меда не причинила бы вреда даже такому параноику как Тит Клавдий. А глотнул болотной водички — и спустя месяц скончался в жутких страданиях от дизентерии.

Несмотря на старания сенатора Прокла Сергия, записки Публия дошли до нашего времени не полностью, третья часть сохранилась фрагментарно, а четвертая и вовсе пропала, но и того, что осталось, вполне достаточно: отрывки из мемуаров Тита Клавдия, привлеченные образностью и афористичностью текста, использовали многие поздние авторы. Наиболее же ярко отозвался о нем Лука Болонский:

«В записках Публия Тита Клавдия надо услышать главное: потомок раба станет свободен лишь тогда, когда в его роду будет столько же поколений свободных людей, сколько до этого было поколений рабов. А до той поры жизнь его будет одним сплошным пожирающим достоинство страхом, причем бояться он всегда будет не того, чего следовало бы. И относится это не только к людям, но и к целым народам…»

Стр. 84. Как сказал некогда Авл Пиций Гельвинус, стихотворец, почитаемый в его родной Пизавре скорее философом, нежели пиитом, малые неприятности, посылаемые человеку бессмертными богами, зачастую имеют целью предостеречь или даже уберечь его от великих бед.

Авл Пиций Гельвинус был человеком самой мирной профессии. Заурядный кулинар и необузданный изобретатель кухонных приспособлений, на досуге сочиняющий довольно слабые стишки.

Малоизвестный факт, но именно среди поваров и тюремщиков встречается более всего склонных поэзии романтичных натур, особенно в Италии. Среди поваров-неумех и тюремщиков со стажем, если уж быть точным.

Долгие годы Гельвинус пытался войти в круг поэтов Пизавры. Вернее, стать среди них третьим, присоединившись к двум уже имеющимся в наличии признанным общественностью пиитам. Но когда он творил, его излишне живой ум уносил помыслы далеко вперед ложащихся на папирус строк и результат казался лишенным какой бы то ни было мысли. Так, например, в приведенном ниже двустишии не видел смысла – при жизни Калигулы – ни один читатель:

Кони, встав в круг, словно блохи на радостях пляшут —

Путь им в сенат проторил Сапожок, этот щеголь плешивый.

(О природе любви. Пер. М. Скавронской)

Это бы ничего, в поэзии важнее высокое чувство и шторм эмоций, нежели рациональное рассуждение, однако стихи Гельвинуса, к тому же, не отличались изяществом:

Плачь, дева, смурною порою взгромоздившаяся на утес.

Тебя невинности лишить никто не хочет —

Так спрыгни со скалы в холодное и мрачное ущелье

И обагри собой хоть камни, что ли.

(О невинности. Пер. К. Цеткин)

Гельвинус пробовал силы и в героическом стихе, находя образцы для подражения в глубокой древности, кумиров же в ближайшем окружении:

Сверкают шлемы, и повозки быстры,

И баллистари мужества полны.

В строю стоят пеньковые солдаты –

За ними — помпы, ведра и багры.

(Песня о пожарной команде Пизавры.

Пер. Л. Баскина)

Однако все поползновения Авла были бесплодны: ни одна его строка так и не была накарябана на стене местного общественного туалета, что со всей очевидностью говорит об отсутствии у него какой бы то ни было популярности.

Разочаровавшись в стихосложении, Авл Пиций полностью погрузился в кулинарию. Его рецепты не были лишены известного изящества: только тонко чувствующий поэзию романтик мог начать рецепт кровяной колбасы словами «перед тем, как перерезать свинье глотку, следует некоторое время чесать ее живот, затем нежно помять загривок и бока теплыми руками, зачитать ей в ушко что-нибудь лирическое из Катулла и огладить бутонами роз или лилий кострец, после чего накормить хрюшку лепестками и листьями использованных растений; таким образом кровь ее станет слаще и душистее…» (см. также: Гельвинус А.П. Подарок гурманам или способы уменьшения расходов в домашнем хозяйстве. Минск; 1992).

Еще он придумывал одно за другим блюда, над которыми потешалась затем вся Умбрия: они, как и его стихи, были быстрого приготовления.

Огульной критике подверглись и крохотные пирожки из пресного теста, квадратной формы, с начинкой из мяса или рыбы, которые следовало не печь, а варить, и запеканка, в которой несколько слоев теста переложено фаршем. И отдельная тема – его круглая лепешка с наружной начинкой.

Однажды он предложил своим гостям отведать такую, испеченную с сыром и копченостями, но ни один гурман не сказал о ней ни одного доброго слова. Может потому, что Пиций добавил в сыр анчоусы. Один из снимавших пробу проворчал, что за одно это запорол бы своего повара насмерть. Не счесть тех, кто по сию пору с ним согласен. Это ж надо такое учудить – пустить анчоусы плавать в сыре!

Не выдержав насмешек, от Гельвинуса ушла жена: странные блюда и слабенькие стихи еще можно выдержать, смакуя их по отдельности, но и то и другое одновременно переполнит любую чашу терпения. Ее нетрудно понять. Вот хоть попробуйте почитать поэму Расула Рза «Ленин», хрумкая при этом жареными в масле бамбуковыми червями – сразу всё поймете.

Затравленный земляками, Авл Пиций Гельвинус испек свою фирменную открытую лепешку, покрытую сыром, и перерезал себе вены прямо над ней. В результате она приобрела, по мнению всех, кто ее после этого видел, весьма аппетитный вид. Увы, до времени, когда в Европу попали и были признаны съедобными томаты, было еще более полутора тысяч лет.

Стр. 90. …вслед за великим целителем Анастезием Фиди…

Анастезий Фиди, он же Анастезий Змей — легендарный древнегреческий врачеватель, в Элладе многими почитаемый как основоположник трансплантологии. О жизни и личности Анастезия известно всё, хотя ничто из этого и не установлено сколько-нибудь достоверно.

Вот, например, античные источники все как один утверждают, что Фиди, единственный из людей и богов, был в дружеских отношения с Танатосом. Учитывая скверный характер бога смерти, подобное предположение звучит по меньшей мере смело. Такое возможно лишь в случае, если Анастезий был складом характера, тотальной своей мизантропией близок Танатосу как никто из богов и людей.

Так оно скорее всего и было, поскольку Танатос, утверждают некоторые, якобы даже позволял Анастезию иногда забирать внутренние органы у обреченных им на смерть жителей Эллады — затем, чтобы Фиди мог, разрезав своего пациента, заменить его удрученную пьянством печень на более качественную. Но следует признать, что и эти утверждения ни разу не были подтверждены документально.

Тем не менее: в ходе археологических раскопок на острове Кефалиния удалось обнаружить множество странных захоронений, датируемых временем, когда Анастезий только начинал свою практику. Хотя, забегая вперед, можно констатировать, что следы шалостей Анастезия обнаруживаются почти на всех раскопанных археологами кладбищах античной Греции. Судя по ним, жил он никак не меньше полутора тысяч лет, что представляет особый интерес для академической науки. Но сейчас не об этом.

Вернемся на Кефалинию: почти у всех обнаруженных там скелетов оказались следы пересадок пальцев рук на ноги и наоборот. Судя по всему, Фиди отрабатывал на этих несчастных приемы трансплантологии. Судя по внушительной величине кладбища – долго и безуспешно. Но именно в это время он мог подружиться с Танатосом.

Есть легенда, в которой рассказывается, как Анастезий со скуки готовился провести операцию по пересадке головного мозга от одного больного к другому. Не то чтобы ожидал он от этого какого-то особого счастья для своих пациентов, просто интересно стало попробовать.

С древнейших времен людей интересовало, какова роль этой розовой кашицы, что компактно расположена в черепной коробке, для функционирования всего организма в целом. В отличие от сердца, легких и прочего ливера было совершенно непонятно, для чего, собственно, головной мозг человеку необходим. И нужен ли вообще. Вот и озадачился Фиди решением этой проблемы.

Но Танатос, мальчик крылатый с черным лицом, услышав о намерениях Анастезия, только горько вздохнул, махнул эдак рукой и поморщился.

— Подобное хирургическое вмешательство, — вроде бы сказал он, — лишено смысла. Но не переживай, — добавил Танатос и мудро предрек, пристально поглядев из-под приложенной козырьком ко лбу ладони в светлое будущее:

— Пройдет совсем немного времени и люди научатся заменять даже не сами мозги, а их содержимое — причем бескровно, без скальпеля, используя одну лишь бумагу и вонючую краску, которая будет называться типографской.

— Понятно, — якобы сказал в ответ Анастезий, откладывая в сторону хирургический нож. И с легкой ревностью спросил только одно:

— А что такое бумага?..

Вроде бы именно тогда чисто по-дружески и посоветовал Танатос Анастезию сконцентрироваться на трансплантации печени: этим органом, по крайней мере, все люди постоянно пользуются – в отличие от мозгов.

На данный момент по первоисточникам, каждый из которых является абсолютно достоверным, зафиксировано несколько дат рождения и мест проживания Анастезия, а число прямых потомков, ведущих свой род от Змея in summa превышает совокупное население Латвии, Литвы и Эстонии. Со склонностью к росту численности этого потомства, в отличие от упомянутого совокупного населения.

Труды Фиди передавались из поколения в поколение изустно, чем скорее всего и объяснялась их актуальность вплоть до Великого переселения народов: каждая следующая генерация лекарей просто добавляла к ним все моднейшие новации своей эпохи.

По греческой традиции символизирующую Анастезия змею — всего Анастезия целиком, а не какую-то отдельную его пошлую часть — держит в руках Гигиея, дочь Асклепия.

Считается, что Анастезий нашел рецепт вечной жизни и до определенного момента так и жил — вечно. Как, впрочем, и все мы. Пока не помер.

Его могилу можно увидеть на острове Идра, а также на островах Скиатос, Кефалиния, Сими, Кея и Фурни.

На острове Куфониси их две, на холме Святого Георгия, между акрополем и святилищем, и на западной оконечности острова, у маяка на окраине расположенной там деревни.

Второе захоронение Анастезия на Куфониси никак не помечено, но любой местный житель, если попросите, с готовностью покажет вам, где упокоился великий медик древности. И что характерно, каждый эту могилу предъявит где-нибудь на задворках своего дома, где облокотится на лопату, стрельнет у вас сигарету и, прикурив от вашей, за скромную мзду поведает, как его прапрапрадед копал вот здесь колодец – да, в точности там, где ты сейчас стоишь — и отрыл мраморную плиту с именем этого… как ты сказал?.. ну да, Анастезия…

Но ищущим экспрессии, сочных красок и ярких впечатлений путешественникам настоятельно рекомендуется посетить могилку Анастезия на острове Сими, где он окончательно скончался — там она расположена под южной стеной монастыря Панормитис и даже по меркам этого прекраснейшего из островов архипелага Додеканес чрезвычайно живописна.

Комментарии