Месяц: Февраль 2010

Однажды Эстония получила международное признание за свои достижения. Очень долго ждала — и получила-таки. Причем теплые слова в адрес родины сказали не кто-нибудь, а японцы. А это дорогого стоит. В прямом смысле — недешево. Кто авиабилеты покупал, тот знает.

Потому что Япония очень далеко. То есть она сама так не думает, ей хорошо и там, где она находится, а вот из Эстонии кажется, что Япония от нас далеко. А они — японцы, то есть — они смешные такие: утверждают, что это Эстония далеко. Представляете? Такое вот недопонимание возникает иногда между народами.

Вот Ансип, самый главный министр Эстонии, и полетел в Японию улаживать такого рода спорные вопросы. Заодно он там на лыжах решил покататься. То есть сначала он решил на лыжах покататься в каком-нибудь красивом месте, и подумал — а почему бы и не в Японии? Там ведь наверняка зимой снег есть. А то он недавно, в январе, в ЮАР поехал на лыжах кататься. Очень потом сильно министру иностранных дел досталось за предоставление недостоверной информации о реалиях Южной Африки. Зря, в общем, лыжи паковали.

А в Японии-то снег есть? Ну, должен же он где-то быть. Если в Канаде нет, и в ЮАР нет. Хотя, конечно, в Японию логичнее лететь побороться с их сумоистами. Они у них там лучшие в мире. И если человек чего уже добился от жизни и теперь желает дорогостоящих наслаждений, то ему прямая дорога на татами, с каким-нибудь сумоистом схлестнуться. Такое на всю жизнь запомнится. Но если Ансип сказал — лыжи, значит — лыжи.

Однажды Лайне Янес пришла в оперу. Довольно ординарное событие, если вдуматься. Куда еще ходить министру культуры в свободное от служебных обязанностей время, если не в оперу. Не в тюрьму же. Туда пусть министр внутренних дел ходит. В свободное время. А Лайне Янес — она в оперу пришла.

Но — не без задней мысли. То есть был у нее некий личный интерес. Там же, в опере. Некоторая корысть, честно говоря, присутствовала. Которая состояла в горячем желании немного подирижировать. Потому что любила эта самая Лайне Янес дирижерской палочкой помахать. Особенно перед хором. Исполнить вместе с хором что-нибудь этакое. Например, хор евреев из «Набукко». Очень душевно иногда получалось.

Так что приходит Лайне Янес в оперу. Вся в предвкушении. И замечает, что как-то странно на нее местные посматривают. Ладно бы там балерины всякие или уборщицы. Нет. Все как-то недоуменно косятся. С немым вопросом в покосившихся глазах.

Вот. Ну, зашла она в репетиционный зал. А там — ужас. Полный, то есть, армагеддон. Хор-то на месте. Куда он, к черту, из оперы денется? А перед ним уже стоит дирижер и палочкой плавно так поводит. Причем — точно дирижер. Потому что во фраке. И с палочкой. Бессмысленно даже сомневаться.

Лайне Янес прямо замерла вся. И ее можно понять. Вот если бы вы пошли в оперу, хоть на того же Верди, с твердым намерением отдирижировать хором рабов, а в театре вдруг обнаружили, что за пюпитром уже стоит какой-то авантюрист во фраке и с палочкой — вы, спрашивается, не расстроились бы? Вот и Лайне Янес эта противоестественная ситуация, мягко говоря, обескуражила.

Стоит она, значит, в струнку вытянулась. Слова подбирает. Эпитеты. Достойные министерства культуры. А конкурент вдруг оборачивается. И Лайне Янес с изумлением обнаруживает, что на безукоризненном фраке, вернее, на безупречной белоснежности рубашке сидит голова Померанца. Шею не видно, а голова — вот она, во всей красе. Министра внутренних дел, если кто не понял. И Лайне Янес от этой дисгармонии начинает даже подташнивать, если честно. А у кого бы от такого зрелища организм не перекосило?

Однажды министром социальных дел Эстонии трудился некто Певкур. Был такой незабываемый момент в истории республики. Ослепительный, можно сказать, миг. Где-то между прошлым и будущим. Поразивший всех, кому выпало счастье его созерцать. Потрясавший затем поколения потомков. Ошеломивший даже тех, кто его предсказывал.

Это был, без преувеличения, ярчайший эпизод на фоне серых будней того времени. Достойный кисти художника. Очень такой красочный это был момент. Без преувеличения — просто-таки живописный. Свирепый своей естественностью, но при этом пронзительно трогательный карликовой грациозностью. Во всех смыслах офигительный, короче говоря.

То есть это был просто глоток живительной влаги какой-то. Исключительное что-то! На уровне легенды или мифа — но всё же быль. Вот такой это был момент. Сердечный, вдохновенный и изысканный. Это вам любой очевидец скажет. Если вспомнит. Если найдутся его пережившие.

Как-будто задребезжил луч света в темном царстве — так показалось всем, кому выпало беспредельное счастье быть очевидцами этого момента. Миг всеобщего прозревания так и мелькнул. Поскольку наступили очень короткие эра милосердия и эпоха понимания. Где-то минут на сорок. Но какие это были минуты! Мощные, вдохновенные и глубокомысленные.

А какие доблесть и мужество проявили участники! Какое царило затем восторженное ликование! В каком высоком стиле, с каким исключительным благородством шло дело к концу!

Однажды депутат Европейского парламента Индрек Таранд выступал в парламенте Эстонии. Он по жизни всегда выступал. Такой вот отчаянный был мужчина. И очень любил это дело — выступать. А если под рукой не было Европейского парламента, то шел в первый попавшийся парламент, и там выступал. Как в тот памятный день.

Имеется в виду, что он излагал свое мнение словами. И даже связными предложениями. В смысле, когда говорил с какого-нибудь возвышения. Как любой незаурядный оратор. С трибуны когда высказывал свои мысли или что там у него в голове было. А не тогда, когда приставал в буфете с недостойными предложениями к окружающим. Именно в этом смысле он выступал. Потом уже шел в буфет, после выступления.

Такая вот головоломная интрига сложилась. Как раз в тот день, когда Индрек Таранд зашел в эстонский парламент. Что само по себе было неприятно для его обитателей. Потому что у Индрека Таранда уже сложилась к этому времени устойчивая репутация. Сами понимаете. Уж если кто предложит сжигать лишний биологический материал, евреев там или коммунистов, в печи, то неудивительно, что к нему отношение будет несколько настороженное. Может, и доброжелательное такое отношение, но все же слегка опасливое. Как к Таранду. Щелкнет он, бывало, шутки ради зажигалкой, а у пары-тройки окружающих тут же памперсы набухают. Рефлекс. Против законов природы не попрешь.

В чем-то он, конечно, был прав. Обнаглели все. Уроды. Учить таких надо. Или в печках сжигать. Второе, кстати, гораздо перспективнее с точки зрения использования возобновляемых энергетических ресурсов. Уродов сколько не сжигай — их меньше не станет. Таранд ведь «зеленым» был и всегда думал о матушке-природе. Когда не выступал.

Однажды Ансип умер. Сначала все сильно растерялись, но потом опомнились и стали думать — что же делать? И решили его все-таки похоронить. Деваться некуда — раз все-таки помер человек, то придется хоронить. Дело житейское. В парке на скамейке не оставишь… Тем более, что и не дышит совсем. Хотя… Может?.. Нет. Иголкой потыкали — не, точно неживой.

Торжественно в землю опустить решили на исторической малой родине, в городе Тарту. Тут-то и началась чехарда. Пока тартуские думали, куда им фонтан с ратушной площади перенести, чтоб на этом месте мавзолей поставить, Ансипа свинтили нарвитяне. У них давно одно хорошее место на примете было. Очень, то есть, приметное место. В городе Нарва. Там у них раньше на этом месте бронзовый Ленин стоял.

Ну вот. Стали они могилу копать, а желающих столько оказалось, что вместо лопат людям совочки раздали. Чтоб, значит, было время полностью осознать всю горечь постигшей их трагической утраты. Ну, и увлеклись немного. Смотрят — нет Ансипа! За ним оказывается, из города Пярну приехали и потихоньку так умыкнули. Вместе с ящиком. Записку оставили, что, мол, так и так, не переживайте — то, что на этих двух кирпичах стояло — никуда не исчезло, а просто торжественно перемещается в пространстве строго на запад. Даже азимут указали. Задумались нарвские: с ямой-то что делать?.. Что-что! Перекрытия поставили, внутри гранитом облицевали — станция метро получилась. Когда-нибудь пригодится. А пока назад землей закидали.

А эти, из города Пярну, совсем плохие были. Соображения никакого. Это ж надо додуматься — Ансипа к себе в город Пярну через столицу везти! Его там местные сразу отбили, еще в Ласнамяэ. И тут же к Национальной библиотеке поволокли. Там у них очень удобная площадка была. И троллейбусная остановка, кстати, рядом.

Однажды президент Тоомас Хендрик Ильвес вдруг заявил, что у народа Эстонии была совесть. Так и сказал, в простом прошедшем времени. Со свойственной ему простотой, прямотой и откровенностью.

С ним такое бывало. Посмотрит, бывало, в окошко и тут же заметит, что идет снег. Он вообще любил подмечать всякие такие неординарные явления, которые простым людям недоступны. За это его простые люди очень любили. Он им глаза открывал. Прямо на сформированную лично им объективную картину мира. Такой вот молодец. С какой стороны к нему не подойди — некоторые даже сзади пытались — только умище видно. Ей-богу.

Снег, говорит, валит. Затем подумает, и такую философскую базу под это дело подведет, что у простых людей — мурашки по коже. От непроизвольно возникающего чувства приобщенности к некой высшей мудрости.

Или вот этот случай, например, с совестью. Простые люди — они и есть народ. А им вдруг говорят, что у них совесть была. В простом прошедшем времени. Это ж просто шоковая терапия какая-то получается. Ведь любой скажет, что в простом прошедшем времени говорят о том, чего уже нет. Хотя диалектика утешает тем, что раз «была», то, значит, все-таки существовала. В чем многие уже сомневались.

Однажды работники образования пришли к своему министру Лукасу. Ходили сначала где-то грустные, ходили, а потом один работник и говорит: «А не зайти ли нам к министру?» Эта свежая идея в силу своей новизны вызвала некоторое замешательство. Они тогда еще немного погуляли, пока ее обдумывали. Съели по мороженому, и тогда еще один работник образования, вытирая липкие после эскимо пальцы, сказал: «Действительно, может зайдем к министру? А то как-то бесцельно слоняемся, ей-богу…»

И тогда все работники одобрительно зашумели. Вспомнили просто, что их министр образования Лукас, ко всему прочему, еще и министр науки. Невероятно, но факт. А дело было в том, что работники образования очень сильно переживали, что Лукас все время только ими занимается. Буквально вот одна реформа школы на педсовете обсуждается, а следующая уже в дверь скребется. Некоторые за этими постоянными изменениями даже следить не успевали. У многих работников от этого, на сильно нервной почве, уже чесотка начиналась. Даже педикулез присутствовал, если честно. От постоянного расстройства и напрочь смещающихся представлений об устройстве мира. Хотя про науку они все же вспомнили. То есть не в совсем еще безнадежном были состоянии.

Ну вот. Пришли работники образования к Лукасу и говорят, что, мол, не худо бы ему на науку внимание обратить. «Отстаем ведь от мирового уровня, — сказали они, — и надо что-то с этим делать. Причем срочно, а то поздно будет…» И даже заплакали некоторые. Такие оказались прожженые интриганы. И Лукас, простая душа, не понял, что его разводят. Побледнел от волнения, встал — и поехал в Академию Наук. Науку поднимать. Такой вот оказался молодец. А работники образования ему вслед ручками помахали и на работу пошли. Работать. Любили они это дело. Решили, в общем, воспользоваться случаем и спокойно поработать. Пока Лукас науку поднимает.

Однажды Ансип встретился с Путиным. В Хельсинки. Об этом было всем заранее известно. Не то, что они встретятся, а что Ансип едет туда, где будет Путин. Так совпало, что они оба в один день в Хельсинки были. И все гадали — встретится там Ансип с Путиным или не встретится? Ведь если Ансип поедет в Хельсинки, а там будет Путин… Очень все за него переживали. Даже, когда видели на улице Ансипа, то показывали на него пальцем и говорили детям: «Какой молодец! Смотрите, дети! Видите? Это Ансип там идет. Он скоро с Путиным встретится… Если в Хельсинки поедет…» И думали тоже: «Какой молодец!» И дети думали: «Да, какой молодец! Когда вырастем, станем тоже такими же молодцами!» И газеты писали — «Молодец!» Так он и поехал. В Хельсинки.

Потом, конечно, вернулся. Из Хельсинки. В этом нет ничего странного: раз поехал приличный человек в Хельсинки, то и вернуться должен из Хельсинки. Ну, его и спрашивают: «Ну как? Встретился с Путиным? В смысле — в Хельсинки?» А он солидно так отвечает: «Да…» И молчит. И все тоже молчат, потому что вежливые и воспитанные, а потом самый нетерпеливый все же спрашивает: «И что? Поговорили?» А Ансип, почти не возмущаясь такому хамству, отвечает: «Не всё сразу. Step by step. Тут пока встретишься — и то употеешь. А поговорить — это уже следующий этап наших с Путиным отношений…»

И все подумали: «Да-а-а…» И вслух тоже сказали: «Да-а-а…» А самый нетерпеливый спросил: «Ну и как всё было?» А Ансип отвечает: «Иду я, значит, по Хельсинки. Вернее, там такой большой дом есть, куда меня привезли — вот по нему иду… Но это то же самое, что по Хельсинки идти, потому что этот дом — в Хельсинки. Так что иду по Хельсинки, смотрю — Путин! А Путин смотрит — ё-моё, это ж Ансип! А сам, по глазам видно, думает — как же нам разговаривать, мы ж не представлены! Ну, чтоб не с пустыми руками уезжать — сфотографировался на моем фоне…» И все подумали: «Надо же!» И сразу всю эту историю забыли. Но на всякий случай сказали: «А все-таки Ансип молодец! Когда в Хельсинки…» И, главное, сам Ансип согласился. Да, говорит, я такой.