«В Хельсинки открылась ежегодная ярмарка эстонских товаров, получившая поддержку на уровне МИД Эстонии. В присутствии посла Эстонии в Финляндии М.Пайулы шла бойкая торговля пирожками и варежками, а также презентовались майки с символикой Эстонского легиона СС, аудиодиски песен легионеров и «национальных партизан» с записями группы Untsakad, поющей о «еврейской власти, политруках и преступниках» в Москве. Опасливый интерес у публики вызвал календарь на 2010 год, составленный из нацистских пропагандистских плакатов 1941-1944 годов, призывающих эстонцев биться с большевизмом и русскими, «брать Москву» и торжественно отмечать 22 июня 1943 года двухлетие нападения гитлеровской Германии на СССР…»
Эстония в Хельсинки даёт нацистский «ответ Москве»
.
Постукивая копытцами по брусчатке, черт с повязкой «Дежурный» на левой руке прошел сквозь огромные ржавые ворота. Его тут же опалило языком пламени слева и обдало космическим холодом справа. Не обращая внимания на эти мелочи, нечистый занялся поверкой бессрочных заключенных.
Буквально через несколько шагов он сделал первую пометку в своем списке: прямо у дорожки несколько бесенят ломали позвоночник степному, судя по внешности и одежде, кочевнику. Его ставили на колени, подсовывали под зад большую вязанку дров и просовывали в рукава расшитого золотом шелкового халата копье. Затем, кряхтя, давили на копье, притягивая голову в лисьем малахае к пяткам. Раздавался треск сломанной ветки — и несколько минут бесы перекуривали, пока степняк бился в агонии. Затем с криком «Вай, шайтаны!» он оживал — и процесс повторялся снова. «Так, Тамерлан на месте, — подумал черт, ставя галочку, и невольно усмехнулся: — А куда ты, чума, отсюда денешься!»
Чуть поодаль развернулась полевая пыточная камера. Дежурный сатана в который раз подивился причудливой фантазии и изобретательности людей, придумавших все эти глазные выдавливатели, тиски, крючья для вытаскивания внутренностей, «испанские сапоги» и «железных дев». Он зафиксировал всех, кого ломали и жгли этим инструментарием — Жана Бодена на дыбе, Никола Реми под прессом, Якова Шпренгера, с которого сдирали кожу, и еще несколько тысяч ученых-демонологов и судей, но особо пометил Торквемаду, которого колесовали уже вторую сотню лет. Черту показалось, что великий инквизитор настолько привык к ударам железного шестигранного бруска по коленям и локтям, что слегка заскучал. «NB! Сменить наказание!» — приписал он на полях списка и пошел дальше.
Через несколько дней дежурный добрался в дальний конец сектора великих убийц, где пометил Гитлера и Сталина. Первый из них в миллионный раз заходил в газенваген — специальную машину, выхлопная труба которой была заведена в наглухо закрытый фургон, откуда его через десять-пятнадцать минут вытаскивали синего и с расцарапанным горлом. Второй рыл себе могилу, а затем покорно ждал выстрела в затылок. Затем процесс повторялся, как это было на протяжении последних пятидесяти с лишним лет, с самого начала.
Черт достал свисток, дунул в него. «Ежегодная вечерняя прогулка! — рявкнул он. — Выходи строиться!»
— Чтоб им неладно было… — шепнул Гитлер, пристроившийся за Иосифом Виссарионовичем. — Прогулки эти… Кому они нужны? Только привыкнешь, настроишься на бесконечность — и на тебе — прогулка!
— Порядок есть порядок, — с достоинством ответил генералиссимус и достал трубку. — Мы, старые партийцы, понимаем толк в дисциплине. Спички есть, генацвале?
— Сколько можно спрашивать? — вспылил Адольф. — Каждый год пристаешь! Не курю я. Легкие у меня слабые. И вредно это… для здоровья… Да и душегубки за глаза хватает. Мне только курения недоставало!
Коллеги по судьбе помолчали, затем Сталин услышал сзади горячий шепот:
— Кстати, пари-то ты мне проиграл!
— Которое? — уточнил Виссарионыч.
— Да насчет Эстонии, — пояснил Гитлер.
— Напомни… — пососав трубку, попросил верховный главнокомандующий.
— Ты что говорил? Что они там всегда будут жить с серпом и молотом, — хихикнул канцлер Германии. — А они вон, уже свастику рекламируют. Не только у себя в стране, уже и за рубежом. Скоро, думаю, книги всякие ненужные сжигать начнут. Мои ребята, однозначно. А там, глядишь… В общем, как договаривались — меняемся. Принимай душегубку!
Иосиф Виссарионович размышлял недолго.
— Мы, старые ленинцы, не склонны к быстрым и потому ошибочным заключениям, — с достоинством ответил Сталин. — В этом наша сила. В этом — и в незыблемых законах классовой борьбы, согласно единственно верному учению. Но стихийным экзистенциалистам на платформе ницшеншианства этого не понять…
— Ты это к чему такие слова?.. — посопев, спросил фюрер. — Обмануть хочешь? Проиграл спор — расплачивайся, усатый.
— К тому, Адольф Алоизович, что единство и борьбу противоположностей никто не отменял, — пояснил генералиссимус. — Они, эти хлопцы со свастиками — не твои. И не мои. Они — НАШИ. Дети природы… Они как девственный лес: пришла весна — оброс листьями, наступила осень — он листву и сбросил.
Раздался свисток, черти потащили грешников к местам искупления. Перед входом в газенваген Гитлер запнулся, жалобно позвал Сталина:
— Йося! Может, все же поменяемся?
— Иди-иди! — мирно ответил вождь мирового пролетариата, усмехнувшись по-доброму в усы. Фюрера уже втолкнули в кузов, взревел мотор грузовика и в герметичный фургон пошли выхлопные газы. Сталин поплевал в ладони, взял лопату и воткнул ее в землю.
— Предпочитаю умирать на свежем воздухе… — пробормотал он с сильным грузинским акцентом. Рядом с ним новая смена бесов принимала пост, а вместе с ним, под расписку — карабин и несколько ящиков патронов. Загробная жизнь продолжалась. Ее, дорогие товарищи и партайгеноссе, еще никто не отменял.
Я не желаю надышаться газом, — я так же, против выстрела в упор!