«Представлять себе беспомощного эстонца, которому надо вручать мешочек картофеля на площади Свободы, — это ужасное уязвление личного достоинства народа. И я могу это говорить, поскольку с 3 лет вместе с бабушкой выращивал картошку», — сказал министр экономики и коммуникаций Юхан Партс на встрече с предпринимателями…»
Партс: раздача картофеля — уязвление достоинства
.
«…Хуже в эстонской сфере производства продуктов питания уже пойти не может!»
Сырра: пусть государство отдаст деньги крестьян спасателям
.
«Первые безработные занялись вырубкой кустарника и уборкой…Эти люди получили плошку супа за день работы…»
Государство предложило поработать за плошку супа
.
«У людей появилось множество других проблем: из-за кредитов семьи лишаются крыши над головой, теряют работу. Руководитель приюта рассказывает, что в последнее время к его дверям неоднократно приходили дети и женщины, которые плакали, потому что им нечего было есть…»
На Сааремаа дети плачут под дверьми приюта и просят есть
.
Пахло свежевспаханной землей и навозом. Над полем печально пролетали журавли. Их прощальное курлыканье заглушил звонкий крик:
— Бабуля! Смотри! Я картошку нашел!
Бабуля, 55-летняя пенсионерка в нейлоновой куртке и оранжевых резиновых сапогах за 2 рубля 80 копеек, пользуясь случаем, с удовольствием разогнула спину, потерла поясницу. Потом почесала за ухом приблудного пса, с утра бродившего за ней следом.
— А что еще можно найти на картофельном поле, Юку? — спросила она внука, показав на сотни вывороченных трактором из грядок клубней. — Ты не ищи, ты собирай лучше… Много у тебя уже?
Трехлетний карапуз заглянул в свою корзинку:
— Целый миллион! — заявил он.
— Ого! — удивилась бабуля, ловко утирая мальчику сопли. — Откуда ты такие слова знаешь?
— Это мы в садике учили, — похвастался малыш. — Я теперь что угодно сосчитать могу. Хоть до миллиона!
— Тогда, — предложила бабушка, — посчитай вон тех коровок.
Она показала на соседнее поле, где слонялось, дожевывая последнюю осеннюю траву, несколько сотен черно-белых буренок.
— Один, два, три… — начал счет внучок. Дойдя до «пяти», он запнулся и сказал после небольшой паузы:
— Я лучше буду до миллиона считать что-нибудь, чем этих коров. Их слишком много. Зачем их столько?
— Разве это плохо? — спросила бабушка. — Они молочко нам дают, сыр, творожок. Если их станет меньше — где мы все это возьмем?
— В магазине купим, — подумав, сообщил Юку. — Уж как-нибудь без них обойдемся. Пусть хоть все пропадут…
— Ладно! — засмеялась бабушка. Она слишком устала, чтобы объяснять внуку очевидные вещи. И не было рядом ни одного провидца, способного объяснить ей, что Юку вырастет в Юхана, станет, возможно, большим бонзой, но его взгляды на животноводство — и не только на это — уже не изменятся. — Пошли домой, обедать пора.
Старый пес медленно поднялся и побрел вслед за бабушкой и ее внуком.
— Чего он за нами ходит? — спросил мальчик.
— Кушать хочет, — ответила бабуля. — Нет у него хозяина, поэтому голодный. Плохо ему.
— И ты его покормишь? — посопев, ревниво спросил малыш. — Это ж ему плохо, не нам.
— Да уж налью плошку супа, — снова засмеялась в ответ бабушка. — Он же нас весь день на поле охранял.
Трехлетний Юку молчал до самого дома. Когда они с бабушкой зашли во двор, собака осталась за воротами и немедленно жалобно заскулила.
— Ты что, и мою картошку ей дашь? — ревниво спросил мальчик. — Смотри, бабуля, у меня всё посчитано! — тряхнул он корзинкой. — Насчет супа за ее собачью работу мы, так уж и быть, договорились, а картошку не трогай! Она моя!
По уму Юка должен первый в очереди за картошкой стоять, а не на госпайке греться.