Тоже мне новость:
«Директор Языковой инспекции Ильмар Томуск считает, что принуждение к изучению государственного языка по-прежнему обосновано, поскольку в государственных учреждениях еще есть чиновники, говорящие лишь на одном языке.
«Я еще отчасти могу понять частный сектор, а в общественном секторе вообще не может идти речи о незнании чиновником государственного языка, но почему-то учреждения не могут здесь обойтись без внешнего воздействия», — выразил свое мнение Томуск в интервью газете Eesti Päevalehelt.
По его словам, в новый Закон о языке необходимо внести поправку о том, что государственные чиновники должны общаться с общественностью на эстонском языке.
Томуск также отметил, что некоторые чиновники высшего ранга общаются с общественностью не на эстонском языке, к примеру, в русскоязычной прессе дают интервью на русском языке. Директор Языковой инспекции добавляет, что чиновник является представителем государства, и поскольку государственный язык — эстонский, государственный чиновник должен использовать его при общении с общественностью…»
Директор Языковой инспекции: языковой диктат обоснован
Всё это уже было — тысячи лет назад:
«По-гречески говорил он всегда легко и охотно, однако не везде: особенно избегал он этого в сенате. Даже когда ему нужно было сказать слово «монополия», он сначала извинился, что вынужден употребить чужое слово. А когда в одном сенатском постановлении было употреблено слово «эмблема», он предложил переменить его, приискав вместо чужого — наше, а если не удастся, то выразить понятие описательно, несколькими словами. И одному солдату, которого на суде по-гречески попросили дать показание, он приказал отвечать только по-латыни…»
.
Одна параллель наводит на мысли о других возможных совпадениях:
«Перечислять его злодеяния по отдельности слишком долго: довольно будет показать примеры его свирепости на самых общих случаях. Дня не проходило без казни, будь то праздник или заповедный день: даже в новый год был казнен человек. Со многими вместе обвинялись и осуждались их дети и дети их детей. Родственникам казненных запрещено было их оплакивать. Обвинителям, а часто и свидетелям назначались любые награды.
Никакому доносу не отказывали в доверии. Всякое преступление считалось уголовным, даже несколько невинных слов. Поэта судили за то, что он в трагедии посмел порицать Агамемнона, историка судили за то, что он назвал Брута и Кассия последними из римлян: оба были тотчас казнены, а сочинения их уничтожены, хотя лишь за несколько лет до того они открыто и с успехом читались перед самим Августом.
Некоторым заключенным запрещалось не только утешаться занятиями, но даже говорить и беседовать. Из тех, кого звали на суд, многие закалывали себя дома, уверенные в осуждении, избегая травли и позора, многие принимали яд в самой курии; но и тех, с перевязанными ранами, полуживых, еще трепещущих, волокли в темницу. Никто из казненных не миновал крюка и Гемоний: в один день двадцать человек были так сброшены в Тибр, среди них — и женщины и дети.
Девственниц старинный обычай запрещал убивать удавкой — поэтому несовершеннолетних девочек перед казнью растлевал палач. Кто хотел умереть, тех силой заставляли жить. Смерть казалась Тиберию слишком легким наказанием: узнав, что один из обвиненных, по имени Карнул, не дожил до казни, он воскликнул: «Карнул ускользнул от меня!» Когда он обходил застенки, кто-то стал умолять его ускорить казнь — «Я тебя еще не простил» — ответил он…»
Гай Светоний Транквилл
ЖИЗНЬ ДВЕНАДЦАТИ ЦЕЗАРЕЙ: Тиберий
Ваш комментарий будет первым