Выбрать часть: (01) | (02) | (03) | (04) | (05)
(06) | (07) | (08) | (09) | (10)
(11) | (12) | (13) | (14) | (15)
(16) | (17) | (18) | (19) | (20)
(21) | (22) | (23) | (24) | (25)
Глава 18
ТАНЦЫ НА УГЛЯХ
Случилось это лет двадцать назад: с утренней почтой папе Виктора пришло письмо — в большом розовом конверте, на красивом бланке с логотипом «Д’Эльфа» — и к вечеру все их соседи знали, что он скоро поедет в столицу. За призом.
Собирали тогда отца в дорогу всей деревней. Баня, чистое белье – это само собой и, чтоб не забыть, сильно заранее. Виктор в ту пору только-только научился говорить, но помнил, что отец лишь тогда заартачился, когда пастор принес свой любимый, бирюзовый с искрой костюм из кримплена.
Однако пастор, строго напомнив о пасхальном благолепии, немедленно погасил бунт и папаня смирился.
— Ты смотри мне там! – в который уж раз пригрозила мамка, пока отец негнущимися пальцами завязывал шнурки на новых, ни разу не одеванных ботинках, и почему-то заплакала.
За час до автобуса пришел бывший парторг их совхоза, Эдгар, в то время уже выбранный старейшиной местной управы. Еще он рулил кооперативом по пошиву мягкой игрушки и принес в сумке целую роту клоунов — красных, белых и сшитых из разноцветных лоскутков, с безумными пластмассовыми глазами, с бубенцами во всех местах, куда смогли дотянуться своими иглами местные мастерицы.
— Презентуешь там, в общем, этому… Главному редактору, вот, — сказал он, — от нас всех. Порядок такой. Не потеряй, я их как для себя отбирал. Пусть редакцию им там украшают.
Отец вытянулся и взял под козырек, но Эдгар шутовство это на корню пресек.
— Не дури мне тут, — прогудел он звучным басом. Виктор сидел в манеже, куда его пихнули, чтоб под ногами не путался, ковырял пальцем в носу и завидовал очкастому дядьке, который запросто столько замечательных игрушек с собой носит. – В такие места положено с хорошими подарками приходить.
И бесцеремонно постучал толстым твердым пальцем по лбу. Папкиному, разумеется.
— И пей там не очень! Господин Эдгар, хоть вы ему скажите! – зачастила мамка, нервно теребя поясок халата. – Чтоб без повода не загулял!.. Ну хотя бы не в лежку!
Пастор, чинно сидящий в кресле, произведенным другим местным кооперативом при этих словах с тревогой глянул на свой костюм, обтянувший отца Виктора как кожура мандарин, и тяжело вздохнул. Проводили, в общем. До электрички.
В столице отец первым делом поселился в гостинницу рядом с вокзалом. В номере попил воды из графина, полежал на кровати, уважительно погладил плитку в туалете. И отправился искать редакцию «Д’Эльфа» по записанному на бумажку адресу.
Это оказалось совсем не просто: в это время улицам массово возвращали их исторические названия, а таблички поменяли еще не везде. Даже местные путались, подолгу напряженно думали и то и дело посылали деревенщину не в ту сторону.
Это он потом рассказывал матери, пытаясь оправдать свой внешний вид и то состояние, в котором явился домой. Если кратко, то отец, приглашенный в «Д’Эльф» как победитель приуроченной к Пасхе лотереи, в столице заблудился. Лишь поздним вечером, уже стерев в кровь ноги, нашел он здание редакции.
Четырехэтажный особняк прятался в глубине квартала. Почти стемнело, когда отец Виктора перекурил напоследок перед входом и деликатно постучался в стеклянную дверь. За стеклом, будто именно его дожидался, тут же встал охранник.
— Стучат и стучат! – забормотал он. – Рабочий день кончился давно. Приема посетителей нет.
Деревенский гость достал и прижал к стеклу письмо.
— Я не посетитель. Я гость.
После этого вахтер немедленно открыл дверь и, перегородив собой вход, неприязненно спросил:
— Чего надо?
— Так это, — сообщил отец Виктора. – В редакцию. Сами же и пригласили. За призом…
И отец Виктора зашел, отчего-то чувствуя себя виноватым, что его слегка бесило, так как никакой вины он за собой не знал.
Охранник, что-то бормоча себе под нос, провел его коротким коридором в холл, буркнул непонятное, ткнул пальцем в скамейку у урны и удалился.
«Ха! – подумал папа, — так они здесь смолят…»
И потянулся за сигаретами. Курить совершенно не хотелось, но отец Виктора представил, как будет рассказывать об этом в деревне, и достал сигарету.
Охранник вернулся с какой-то коробкой, проверил документы и, вручив папаше довольно таки тяжелую коробку в обмен на подпись на бланке, напоминающем квитанцию прачечной, выставил его за дверь.
Ободрав с подарка упаковочную бумагу, отец Виктора обомлел и еще долго не мог поверить своим глазам: ему досталась пятилитровая бутыль виски с косо наклеенной красной этикеткой. Это был очень уважительный повод — и на три дня он вывалился из реальности.
В день памяти евангелиста Марка папу Виктора обнаружили на ступенях «Д’Эльфа», опознали и за счет редакции отправили в родную деревню: дома он объяснил второй визит тем, что должен же был передать главному редактору клоунов. Он перед этим три дня напряженно вспоминал, на кой черт дурацкие эти игрушки за собой таскает. И как только вспомнил – тут веселье и кончилось.
Так что связь Виктора с «Д’Эльфом» имела крепкие семейные корни и стоит ли удивляться, что когда, проспавшись, он выбрался из трубы и несколько часов неведомо где прошатался — придя в чувство репортер обнаружил себя у здания редакции.
Одежда хоть и подсохла, однако оставалась сырой. Репортеру надоело ощущение холода – не меньше, чем страх снова оказаться в месте, где тебя, придавив дверью деревенского сортира, пытаются сжечь. Или топят, обстреляв из пулемета. Или пытаются расчленить бензопилой.
Хотелось туда, где тепло и сухо. Домой. В редакцию. Уж там-то с ним ничего плохого случиться не может. До сих пор же все было замечательно.
Человек, что и говорить, в своем развитии далеко оторвался от своих ближайших родственников по классу млекопитающих, но и ему, как распоследней евражке нужна норка, забравшись в которую он сможет почувствовать себя в уюте и безопасности.
Входная дверь была, разумеется, заперта. Слегка ее подергав, Виктор решил не тревожить охранника: где-то на самой периферии сознания дребезжило точное знание, что тот не пустит его в редакцию. Не знают еще вахтеры его в лицо.
Репортер побрел вдоль фасада. Под каждым окном он, кряхтя, залезал на опоясывающий стену выступ и ладонью толкал стекло. Первые двенадцать оказались закрыты.
Жирный голубь, уже сомкнувший было глаза в слуховом окне чердака соседнего дома, вздрогнул, когда Виктор споткнулся о сухую ветку на газоне и она треснула с громкостью выстрела.
«Ну что опять?» — с неудовольствием подумала птица.
День у этой гульки выдался безумный. Утром, во время завтрака, в зоопарке, на нее чуть не наступил бегемот. Затем она, и сама-то не понимая своих мотивов, у торгового центра облегчилась струйкой помета на плечо толстяка в серой штормовке. Ближе к вечеру этот сизарь едва не стал закуской для пары бомжей, один из которых был в рыжем наряде и чем-то смутно напоминал белку – петля, разложенная среди покрошенной половинки батона лишь чудом затянулась не на его лапке, а на его приятеле, давно ему знакомом голубе с чердака оперного театра. Теперь этот типчик посреди ночи колотит, что твой дятел, в окна.
Склонив голову набок, сизарь уставился вниз, на человечка, что, ухватившись за жестяной отлив очередного окна, подтянулся и пихнул рукой створку. Даже с чердака было видно, как окно распахнулось и этот, в круглой шапочке, из последних сил напрягаясь, влез в окно. Голубь снова прикрыл глаза. Ну все, отбой. На сегодня хватит приключений. Всем спать.
Виктор ввалился в кабинет, такой теплый, такой уютный… Сполз с подоконника, прижался спиной к чугунному радиатору и замер, впитывая тепло. Сразу накатила дрема.
Он бы, возможно, уснул, и этот день тогда закончился бы тихо и мирно. Но глаза уже привыкли к сумраку и Виктор, лениво оглядевшись, вдруг понял, что обстановка ему кажется привычна; что он, сообразил репортер, очутился в кабинете этого психа, доктора Олендорфа, в единственном знакомом ему месте на первом этаже. И тут же вспомнил про змею.
Сразу стало холодно. Уютное обаяние этого места мгновенно растворилось — как привидение при встрече с атеистом. Зато слева повеяло леденящей стужей. Там, за плечом репортера, было слегка приоткрытое окно, но ему показалось, что холод исходит от змеиных глаз.
Боясь пошевелить головой, Виктор скосил глаза и увидел аспида. Крайт замер в левом от репортера углу. Он не двигался и даже не шипел… Видимо, гад, готовился к нападению.
Виктор вырос в деревне, но знаком был только с повадками ужей и гадюк, других змей на его малой родине не водилось. Он понятия не имел, чего ждать от крайта.
Осторожно поджимая под себя ноги, боковым зрением он вдруг уловил слева движение и нервы не выдержали: репортер, тоненько поскуливая, повернулся и, не тратя времени на то, чтобы встать на ноги, на четвереньках засеменил прочь от окна. Это было очень унизительно. По пути он довольно больно ударился головой о кресло на колесиках, но только прибавил скорости. Каждое мгновение этого позорного бегства он ожидал почувствовать зубы аспида в своей плоти.
Обогнув письменный стол, Виктор понял, что от змеюки оторвался. Он подскочил на ноги и ухватил за стойку массивную настольную лампу, занес ее высоко над головой. И, тяжело дыша, замер.
Вроде бы ничего не происходило. Репортер щелкнул кнопкой на основании лампы и, затаив дыхание, осторожно заглянул за угол стола, выставив перед собой зеленый стеклянный абажур. Крайт спокойно лежал в том же углу. Черный, тонкий, гибкий. Шнур питания то ли компьютера, то ли принтера. С досады Виктор пнул ногой кресло.
Задернув плотные шторы, он огляделся. Кабинет казался тем же, но сейфа в углу не было, исчезли покрывавшие столы клеенки и газеты. Теперь на письменном столе были обычные канцелярские принадлежности. И модель электровоза, очень старая на вид.
На журнальном столике лежал томик, украшенный золотым тиснением, с названием на немецком языке. Виктор, разумеется, его немедленно раскрыл – и даже не удивился, обнаружив, что это стилизованная под книгу коробка. Внутри же оказалось несколько скрученных вручную сигарет.
Он взял одну из них и осторожно понюхал. Запах не оставлял никаких сомнений в том, чем она набита: от самокрутки несло туалетом ночного клуба в самый разгар тусовки.
«Ну хоть к ночи поперло», — подумал Виктор и принялся за поиски спичек. Но ни в ящиках письменного стола, ни на полках книжных шкафов их не было. Зато репортер обнаружил, что один из этих шкафов слегка отодвинут от стены правой своей стороной. Когда Виктор потянул его на себя, шкаф плавно поехал в сторону, будто открывающаяся дверь. И остановился лишь тогда, когда проем стал достаточно широк, чтобы в него пролез даже не самый худой человек.
Люди делятся на тех, кто, предпочитая размеренность и безопасность рутины, старательно не замечают открывающихся перед ними новых возможностей; и тех, кто без долгих раздумий полезет в любую дыру, даже не понимая ее предназначения. При всех его недостатках Виктор был из вторых, то есть излишне любопытен в ситуациях, требовавших осторожности. Благодаря таким, как он, в доисторические времена неандертальцы были вынуждены рыть любознательным родичам могилы, но узнавали-таки, что кушать вот эти светло-зеленые грибы с колечком на ножке опаснее, чем лезть в медвежью берлогу. И не стоит тыкать пальцем в этого черного паучка с ярко-красными пятнышками на брюшке: больше шансов выжить даст та же берлога. Даже если забраться в нее со связанными за спиной руками.
Осторожно протиснувшись в щель между книжными стеллажами, изумленный Виктор замер на пороге и тихо присвистнул: смежное помещение было вдвое больше кабинета доктора. И здесь было на что посмотреть.
Комнату озаряли слабым синим сиянием лишь светодиодные лампочки дежурного освещения. Но они давали достаточно света, чтобы разглядеть мельчайшие детали обстановки. Тихо гудела вентиляция: довольно большого диаметра труба пролегала по потолку и входила в вытяжной шкаф, стоящий у противоположной стены. Рядом с ним выстроились в ряд три красных газовых баллона. В деревне Виктора именно такие подключали к кухонным плитам. Вторая труба кончалась раструбом над чем-то, чего он со своего места разглядеть не мог; оттуда доносился непонятного происхождения легкий гул.
Сделав шаг, репортер споткнулся и под ногами глухо звякнуло и зашелестело. Виктор нагнулся и обнаружил в полиэтиленовом пакете несколько пепельниц, в точности таких же чудовищ, как те керамические уродцы, которыми он утром отбивался от аспидов.
Окон здесь не было. По правую руку вдоль стены стояли четыре двухсотлитровые бочки, две черные, со схематичным изображением черепа на боковой поверхности, и две темно-синие – на этих Виктор не увидел никаких обозначений. Рядом – специальная тележка для перемещения таких вот бочек. Мелькнула мысль, что на этой стене должны быть не меньше трех окон… Но их не было и репортер, пожав плечами, сразу перестал об этом думать.
У левой стены светился холодильник со стеклянной дверцей; за ней, слабо подсвеченные, пять полок были плотно забиты плоскодонными колбами, наполненными жидкостями разного цвета. Однако самая верхняя полка была уставлена коричневыми флаконами, в точности такими же как тот, что доктор Олендорф вручил Виктору утром. Он решил прихватить несколько пузырьков с капсулами и даже собрался было к холодильнику, но вдруг вспомнил про домового, живущего там. Доктор врать не будет. И, судя по включенному свету, сопливый этот домовенок был дома. Связываться с ним не хотелось. Да ну его в морозилку!
Обернувшись, репортер обнаружил за своей спиной стеллажи, закрытые стеклянными дверками. По одну сторону от входа на полках были пробирки в штативах, градуированные стаканы, гнутые трубки, пипетки, ступки с пестиками, какие-то конические воронки, всевозможные склянки разного цвета. Виктор осмотрел эту витрину в поисках спичек или зажигалки, но ничего не нашел. Он взял с полки одну стекляшку и, покачав головой, пробормотал:
— Пробирка…
Ему стало легче от того, что в этом помещении нашлось хоть что-то, название чего ему известно. Разумеется, не считая бочек и газовых баллонов.
По другую сторону все полки были уставлены жестянками, банками, бутылями, коробками и картонками. Виктор пригляделся к этикеткам. Какие-то альдегиды, фенолы, нитраты, ацетаты, диоксиды и кислоты. Жуть. Будто снова в школу попал, на урок химии – и опять ничего не понимаешь. За стеллажом, в углу, притулился бумажный мешок активированного угля на четверть центнера. Репортер сплюнул: спичек не было и здесь. Осталось обшарить столы.
Их в зале было два, и ближний, больше схожий с массивным верстаком, был уставлен внушающими трепет… э-э… разными штуковинами. Будь Виктор химиком — сразу опознал бы роторный испаритель, вакуумный реактор и дистиллятор. Но он химиком не был. Для него это были внушающие трепет своим видом, но совершенно бессмысленные в смысле прикурить агрегаты.
Он обошел первый стол и ахнул: на втором высилась поистине впечатляющая конструкция на нескольких лабораторных штативах. Сосуды самых причудливых форм, трубки, змеевики, причем в огромных количествах. Само сооружение расползлось по всему столу, в высоту же почти достигало вентиляционного раструба. Но главное – под самой большой колбой из керамической поверхности стола торчала горелка, от которой тянулся к крайнему баллону гибкий шланг.
Виктор довольно ухмыльнулся. Значит, и зажигалка найдется. Или спички. Хотя и без них управимся как-нибудь…
Репортер сунул косяк в рот, нагнулся к горелке и нажал на кнопку электроподжига. Их оказалось две, вот на одну из них он и надавил. Но ничего не произошло. Хотя на самом деле выключилась система вентиляции, однако Виктор этого не услышал.
Тогда он придавил пальцем вторую кнопку. После нескольких щелчков из горелки с тихим гудением вырвалось пламя. Наконец-то! После целого дня злоключений в редакции и вне ее репортер от души, с удовольствием затянулся.
Распрямившись, он сразу забыл про отчаянно гудящую горелку. И двинулся к выходу, но по пути, ударившись бедром о бочку, заинтересовался ее содержимым. Репортер скрутил с нее пробку, понюхал – и отшатнулся: ацетон! Даже после всех событий этого дня такое количество подобной дряни в редакции поражало.
Виктор с силой качнул бочку. Из отверстия плюнуло вонючей прозрачной жидкостью. Во второй синей бочке – та же дрянь. С одной из черных бочек он тоже снял пробку, но вспомнил про череп на ее боку и нюхать передумал.
Через несколько секунд он развалился в кресле у журнального столика. Книжный стеллаж встал на место, надежно закрыв вход в лабораторию.
Виктор выпускал вонючий дым изо рта в кабинете, а за стеной три бочки испаряли ацетон и некую смертельно опасную дрянь. И гудела горящая синим пламенем смесь пропана и бутана; при отключенной вентиляции атмосфера лаборатории стремительно накалялась.
Репортер, разморенный теплом, через несколько минут задремал и проспал минут двадцать, когда его словно толкнул кто в бок. Сильно пахло тлеющей тряпкой, и эта вонь явно не могла быть оставлена одним несчастным косячком. В дверь кабинета кто-то энергично стучал.
В свете настольной лампы Виктор увидел медленно выбивающийся из-под нижней книжной полки дым. Внезапно пришло ощущение, что он в этом кабинете лишний.
Пошатываясь от усталости, репортер подошел к двери и подергал ручку, но она была заперта. Вдруг он понял, что его разбудило: из смежного помещения доносился визг датчика дыма. Из коридора донесся испуганный голос:
— Доктор, вы здесь? Откройте! Ключей от вашего кабинета на вахте нет! – Снова, теперь уже кулаком, охранник несколько раз бухнул по двери. – Эй, кто там?..
Послышались быстрые шаги: тот, в коридоре, явно побежал за подмогой. Кабинет доктора Олендорфа явно не приносил ему удачи и Виктор, стараясь не шуметь, открыл окно и влез на подоконник. Он уже лежал на нем животом, ногами наружу, когда за стеной, в лаборатории, раздался первый взрыв.
Виктор его почти не услышал – в мгновени ока у него заложило уши — зато с огромным удивлением увидел, как закрытая книжными шкафами хлипкая, явно из фанеры и гипрока перегородка снялась со своего места и с легкостью балерины переместилась, врезавшись в стену напротив. Шапочку, с которой он несколько лет был неразлучен, сдуло с головы. Самого же репортера смело с подоконника как хлебную крошку, которую небрежно салфеткой смахнула со стола официантка. Он чудом пролетел между двумя растущими перед окном каштанами и покатился по сырой земле.
Следом за ним пронесся над газоном смерч осколков оконного стекла, перед его головой воткнулась в мягкую землю модель электровоза, затем посыпался дождь листов из разнесенных в клочья книг. Прямо перед его носом плавно опустилась на молодую, только пробившуюся на свет божий траву бумажка с большим, во всю страницу рисунком и на репортера насмешливо, с откровенной издевкой уставилась Анна Симмонс, старая дева на козьих копытах.
С трудом встав на четвереньки, Виктор засеменил прочь от редакции, ставшей вдруг такой негостеприимной. За его спиной с разными интервалами прозвучало еще несколько мощных взрывов. Обернувшись, репортер увидел, как вылетели из фасада куски камня и штукатурки и в трех местах, где раньше вроде бы была глухая стена, обозначились оконные проемы: первыми сдались некогда замурованные участки поверхности.
Под непрерывный вой пожарной сирены из четырех дыр на уровне первого этажа вырвались пламенеющие протуберанцы, словно выпалил залпом взвод огнеметных танков. Огненные вихри били так, что здание редакции стало походить на работающую паяльную лампу. Они не растворялись в темноте: поднявшись до самой крыши, эти буйные языки огня принялись облизывать стены здания. Пластиковая облицовка радостно влилась в эту симфонию огня. И когда Виктор добрался до мусорных ящиков в конце аллеи, редакция снизу доверху пылала пионерским веселым костром.
Через несколько минут один за другим стали прибывать пожарные автомобили. Они влетали во двор под задорный вой сирен, но Виктору показалось, что эти ревуны, когда весь масштаб катастрофы представал зрению экипажей красных машин с лестницами на крышах, изменяли свою откровенно радостную тональность на гораздо более озабоченную.
Из машин выскакивали пожарные в касках и замирали в легком очумении: такого разгула стихии они еще никогда не видели. Но они тут же начинали споро и умело делать свою работу. Один за другим заработали бранспойты. Из двух машин, уже опустивших упоры, стали выдвигаться лестницы. Один из пожарных отдавал в мегафон команды, причем столь невнятно, что даже в нынешнем своем состоянии Виктор подивился, что хоть кто-то его понимает, сам-то он не мог разобрать ни слова.
Несколько минут спустя к редакции подъехало несколько полицейских экипажей. Вокруг пожарища было выставлено оцепление. Один из полицейских повел в сторону от огня уныло пялящегося на бывшее место работы пожилого охранника. В одной руке тот держал электрочайник, в другой – теперь уже совершенно бесполезный огнетушитель.
Стали появляться работники «Д’Эльфа». Бриннер, Олендорф, редакторы отделов – да почти все, кого Виктор видел утром на планерке. Разглядев падишаха, репортер влез в узкое пространство между мусорными контейнерами и затаил дыхание. Впрочем, редакционное начальство вскоре удалилось. А на что тут, собственно, смотреть? Когда надо срочно перечитать страховку.
Последними завернули во двор два лимузина и из каждого вышло по солидному мужику в блестящих погонах. Они приняли доклады, каждый от своего подчиненного, затем отошли в сторонку и заговорили о своем, генеральском.
Во всех окрестных домах прилипли к окнам и вышли на балконы зеваки: они весело перекликались, снимая происходящее на телефоны. Из всех, кто наблюдал пожар, не веселился только упитанный – не зря же он каждое утро объедал бегемотов в зоопарке — голубь в слуховом окне одного из окрестных домов. Нахохлившись, он грустно думал, что этот чердак перестал соответствовать его высоким стандартам и пора, пожалуй, менять фатерку. Вот только куда переселиться птичке? И встрепенулся, вспомнив своего уже наверняка съеденного бомжами приятеля: нет худа без добра — на чердаке оперного театра жилплощадь-то освободилась!
Внезапно здание редакции просело по всей высоте над крылом, где в основании находился некогда кабинет Олендорфа. Раздались крики и пожарные стали двигаться гораздо энергичнее. Лестницы, с той же скоростью, с какой они несколько секунд назад ползли вверх, начали двигаться в противоположном направлении. Экипажи, лестниц не выпустившие, стали пятиться от пожарища.
Виктор стоял за мусорным баком в самом конце аллеи. Неподалеку притулился к дереву пожарный с мегафоном: его немалый опыт подсказывал, что все усилия его подчиненных бессмысленны. Дворник, вышедший на шум, мрачно курил рядом, озирая мусор, что тянуло ветром от пожарища на его территорию.
— Дом старый, — поделился он. – Это снаружи он цветной да блестящий. А перекрытия-то деревянные, сплошная гниль внутри. Дотла выгорит.
Полицейские в оцеплении получили указания по рации и тоже отодвинулись. И тогда внутри пылающей коробки один за другим прозвучали еще три мощных взрыва. Четырехэтажка, уже сильно выгоревшая, не спеша сложилась слева направо, будто повалились костяшки домино. Перекуривавший неподалеку от Виктора старший пожарный с досадой сплюнул.
Некоторое время Виктор провел за мусорками, но затем ему стало холодно и постепенно, по мере того, как ослабевал огонь, он ближе и ближе придвигался к пожарищу. Ветра почти не было и весь дым шел вверх, а тепло не девалось никуда. Через час уже не было открытого огня, через два обильно залитое водой пепелище еле дымилось.
Светало.
Виктор уже стоял в месте, куда его бросило первым взрывом. В голове медленно крутились мысли, главная из которых убеждала, что благодаря ему произошло нечто значительное. Нечто такое, что изменит мир. Вот только пока непонятно, с каким оно знаком, это изменение, плюс или минус.
Репортеру было тепло, вот только макушка мерзла. Он так привык к своей шапочке! Ее было гораздо жальче редакции.
«А вдруг?..» — встрепенулся Виктор.
Он подошел ближе к пепелищу. Еще ближе… Огляделся. Вроде никто не смотрит… И репортер полез на пепелище: то ли пережитый стресс ослабил способность здраво оценивать явь, то ли жизнь без этой тюбетейки показалась ему лишенной смысла. Но появилось у него убеждение, что еще может он найти эту свою черную как сажа и красную как тлеющий уголек шапочку.
Когда Виктора заметили, он уже гулял по середине пепелища. Сначала, пока насквозь мокрые ботинки быстро сохли на подернувшихся пеплом углях, он чувствовал себя довольно неплохо. Гулял по дымящемуся мусору, никак не реагируя на матерящегося в мегафон пожарного и свистки полицейских. Но постепенно жар стал проникать сквозь подошвы. И хотя Виктор не видел под ногами огня, но по ощущениям его ноги были обмотаны горящей паклей.
Он поднял правую ногу и чувства его обманули: показалось, что ей стало легче переносить этот адский жар. Зато левая явно уже занималась огнем. Тогда Виктор быстро опустил одну и поднял другую. Еще раз и сразу еще раз, быстрее и быстрее. При каждом прыжке подвывая, но не в состоянии собразить, что лучше бы ему двигаться к краю пепелища.
Ноги репортера дергались в бешеном темпе, от них не отставали руки. Из горла при каждом прыжке вырывалось утробное хеканье, сильно походящее на камлание шамана.
Со стороны это казалось танцем дикаря, победившего в войне соседнее племя. А может, племя это было своим. Какая разница? Война эта была бессмысленна и никому не нужна, но радость казалась искренней и бескрайней. Собравшихся вокруг бывшей редакции танец Виктора заворожил. Онемев от изумления, в полном молчании они смотрели, как танцует на пожарище этот псих.
Вдруг вновь заработал бранспойнт и танцора окатило водой. Зеваки очнулись и защелкали фотоаппаратами и встроенными камерами. Так Виктор и попал на все обложки следующего дня: дико танцующий между огнем и водой маленький человечек с безумными глазами.
Перед этим той же водой была проложена свежая дорожка от края пепелища до Виктора и к нему устремились двое пожарных. Машина скорой помощи подъехала поближе.
Все хорошо, что хорошо кончается. Или так: все кончается. Когда-нибудь кончится и это…
Ваш комментарий будет первым