Выбрать часть: (01) | (02) | (03) | (04) | (05)
(06) | (07) | (08) | (09) | (10)
(11) | (12) | (13) | (14) | (15)
(16) | (17) | (18) | (19) | (20)
(21) | (22) | (23) | (24) | (25)
Глава 10
ВЫСОКОЕ СОБРАНИЕ
Работники редакции сходились на совещание поодиночке и небольшими группами, степенно, но неотвратимо.
«Так, наверное, лава стекает по склонам вулкана», — с соразмерной торжественности момента пафосностью мимолетно подумалось Виктору.
Хотя это сравнение, тут же понял он, притянуто за уши. Ведь в данном случае эта лава течет не вниз, к подножию вулкана, где в тени пиний безмятежно дремлет не чуящий беды белый городок, а наоборот — в гору, к его жерлу, размышлял начинающий репортер. Туда, где эту магму разогреют мудрые указания начальства, откуда раздастся грозный гул, и лишь потом полетят в зевак раскаленные глыбы камня. Поднимется столб пепла и из черной вонючей дыры на вершине поползет смертоносная раскаленная масса.
Мимо с непроницаемыми лицами проплыли дамы из рекламного отдела. Одна из них сжимала в руке шоколадный батончик.
— Кажется, я слегка прибавила…
— Еще бы. Жрешь как не в себя.
— Думаешь, из-за этого?
Виктор проводил взглядом необъятную задницу, которая колыхалась на каждом шагу, будто обтягивающая ее джинсовая ткань была до отказа заполнена зельцем, вместо горчицы приправленным огромным количеством презрения.
«Да, это не вулкан…» — лениво подумал стажер.
Но привычка подыскивать метафоры работает постоянно и вместо раскаленного потока лавы внутреннему взору Виктора тут же предстал мальчишка, увлеченно строящий на морозе снежную крепость. Из его побелевших от холода ноздрей то и дело выкатываются густые зеленоватые сопельки, которые пацану вытереть недосуг, и он, то и дело шмыгая, втягивает их обратно в нос – вот на что это похоже, когда редакция собирается на свою еженедельную летучку.
— Ничего личного, — тихонько пробормотал Виктор, хихикнул и мельком осмотрелся, не заподозрил ли кто, какие аналогии вызывают у новичка сходящиеся в конференц-зал на летучку репортеры и колумнисты, аналитики и обозреватели, фотокоры и верстальщики, юристы и айтишники.
А они всё шли и шли. От волнения Виктор с трудом различал лица, зато обонятельные нервы работали на всю катушку, ведь каждый входящий в конференц-зал нес с собой нежное облако изысканного парфюма. Гюрхан Шентюрк* не зря исследовал смешение тонких ароматов в различных сферах деятельности человека: смешиваясь, тонкие эти ароматы создают иногда совершенно неповторимое амбре.
Вот и в редакции «Д´Эльфа» запахи сливались в какофонию благовоний, и в ней уже было что-то от извержения, хотя серой пока и не воняло. Но отчетливо слышался запах наглости и грубой силы.
Схож этот благородный смрад был с душком, испускаемым экзотическими ракушками, которые ты сам собрал в Шарм-эль-Шейхе, привез домой и только тогда по идущей от них вони понял, что ракушки эти, некогда бывшие для мелких крабиков домиками, стали для них же гробиками.
Однако Виктора, в Египте ни разу не бывавшего, сложная эта редакционная смесь запахов навела на смутные воспоминания о его деревенской школе, о том дне, когда где-то под дощатым полом раздевалки сдохла самая обыкновенная, даже не мускусная крыса. Погода в тот день, несмотря на май месяц, была исключительно знойной и уже к третьему уроку нестерпимый смрад заполнил первый этаж. А вот на второй, где сидели старшие классы школы, это зловоние дошло своими неуловимо терпкими нотками, от которых бросало в пот даже самых бесчувственных двоечников. Смесь запахов дорогих парфюмов, которыми пользовались работники «Д´Эльфа», вызывала тот же эффект.
Виктор тоже зашел в конференц-зал, но пока скромно подпирал стенку в дальнем от кресла главного редактора углу. Его плечо почти касалось одной из висящих на этой стене рамок. Их было довольно много, все с разными забавными изречениями. Но в ближней оказалось поразившее новичка высказывание: «Никогда не доводилось мне видеть настолько пошлой, подлой и жестокой банды, каковой являются наши современные СМИ».
Он уставился на имя автора в правом нижнем углу. Им оказался какой-то неизвестный ему генерал. Виктор пожал плечами, приняв скандальную фразу за проявление эпатажного чувства юмора и оглядел помещение. Какая еще банда? Какие пошлость и жестокость? Сразу же видно, что в этом зале собрались милейшие люди.
С соседней стены взирал на сходку журналистов Президент. Вальяжный, с бриллиантовой звездой на левой стороне груди, с широкой орденской лентой, надетой под пиджак. На эту синюю ленту лёг, с достоинством и некоторой спесью, крест, свисавший с широкой золотой цепи.
Его Превосходительство стоял в полный рост между государственным флагом и президентским штандартом. Из-за, быть может, черного костюма и белых перчаток он, Президент, слегка походил на престарелого Микки Мауса, безмерно уставшего потешать публику, в том числе этих бумагомарак. Но готового, коли доведется, положить на алтарь отечества еще пять лет своей бесценной жизни.
Под его портретом была еще одна рамка. В ней каким-то архаическим, непривычным для Виктора шрифтом была всего одна фраза: «Легче провести многих, нежели одного». И юный журналист почувствовал невольное уважение к человеку, умеющему столь доходчиво и емко формулировать аксиомы жизни общества.
Перед ним, тихонько обсуждая что-то свое, рассаживались асы журналистики и мэтры отечественной документалистики. Виктор почтительно прислушивался к доносящимся до него обрывкам разговоров, обычному трепу, с которого начинается каждая летучка.
В конференц-зал вплыл Бриннер, поискал взглядом своего нового сотрудника и пальцем поманил его к себе. На каждом шагу задевая стулья и еле слышно извиняясь, стажер подошел к шеф-редактору.
— Кто такой «типичный особо́й»? – поздоровавшись, шепотом поинтересовался Виктор. – Тут одну забавную историю рассказывали, но я не вполне понял…
— Особо́й? – с недоступным стажеру сарказмом хмыкнул Алоиз. – Вам в универе давали Стюарта Шварцлоха*?
Виктор неопределенно пожал плечами.
— Ну так найди и почитай его «Антиэтику», — раздраженно посоветовал Бриннер. Он посмотрел на часы и заторопился.
— Это наша традиция, — тихим голосом начал он, — что каждый принятый на работу на первом своем редакционном совещании сидит рядом с падишахом.
— С кем? – поразился репортер, уставившись на Бриннера. Эта редакционная иерархия, включающая в себя герцогов и падишахов, начинала его напрягать.
— С главным редактором, — уточнил шеф-редактор. — Он тебя представит и, возможно, лично даст первое задание. Обозначит, так сказать, дебют. А остальные тебя запомнят. Или нет… Одно из двух. Готов?
— Всегда готов! – горячо заверил начальника Виктор. Бриннер иронически хмыкнул. – А задание интересное?
— Не то слово, пионэр! – пообещал Алоиз. – Местами даже опасное. Голову запросто открутят. Это тебе не мясокомбинат, а газета. Наши клиенты иногда сопротивляются. Не все они особои, некоторые, несмотря на все наши усилия, сохранили естественные реакции и вместо того, чтобы искать адвокатов, могут тебя просто от души отметелить.
Посмотрел на Виктора и утешающе добавил:
— Ты знал, на что шел, когда выбирал профессию. В конце концов, все там будем.
— Ну да, — согласился стажер. – Наш крест – жертвенность. Журналисты по смертности при исполнении идут сразу после лесорубов, шахтеров и мусорщиков.
— Так ведь то журналисты… — с непонятной дебютанту интонацией протянул редактор.
Гомон в конференц-зале внезапно стих. Алоиз, ухватив Виктора за локоть, слегка его развернул и указал пальцем на стул рядом с роскошным креслом, обитым — молодой репортер аж присвистнул, приблизившись — белой страусиной кожей.
«Сиди здесь», — шепнул Бриннер, ободряюще хлопнул новичка по плечу и пропал, как будто испарился. А по проходу уже шагал очень худой, чуть ниже среднего роста мужчина с потертым портфелем в правой руке.
До этой минуты Виктор полагал, что может отличить гордую прямую осанку от хронической сутулости. В случае с главным редактором сделать это оказалось невозможно: он шествовал по залу так, будто проглотил шест, но при этом выглядел как сгорбленный злобный карлик, семижды за прошлую неделю пробежавший лыжный марафон, по пятьдесят километров за раз. Маленькие, близко посаженные глаза, разделенные горбатым носом, выдающимся из лица подобно килю лодки, не задерживались ни на чем, одинаково безразлично скользя и по людям, и по предметам обстановки.
Главред стащил с себя пиджак, повесил его на спинку кресла, упал в пупырышки страусиной кожи и, ни на кого не глядя, спросил:
— Кто это?
— Наш новый сотрудник. Справка на столе, — услышал Виктор голос Бриннера. Главный редактор придвинул к себе несколько разложенных на столе бумажек, бегло их просмотрел.
— Как у него с мозгами? – чуть слышно пробормотал он, но Алоиз каким-то чудом его услышал.
— Сообразительный юноша. И старательный, — уклончиво ответил он. И как будто снимая с себя ответственность, добавил:
— Его сиятельство лично одобрили парня на испытательный срок, так что…
Падишах с отвращением посмотрел на новичка:
— Что за мерзость у него на голове?
Виктор решил, что лучшей возможности поведать сразу всем что-то интересное о себе и о бархатной шапочке на затылке у него не будет:
— Это очень забавная история…
Если бы ему была дадена на то возможность, Виктор прямо на планерке рассказал бы, как после третьего курса подрабатывал на городском кладбище, и одним ранним летним утром коллеги-могилокопатели отправили его на переговоры со внезапно объявившимся клиентом. Сами они похмелялись и ковыряли землю на другом конце погоста, шляться по зарядившей спозаранку жаре им было лень.
Костлявый тип в кепке-восьмиклинке и ветровке фирмы «Abibas» выговаривал слова так, будто во рту у него была горячая, только-только из-под тлеющих углей и золы картофелина. Держа студента за пуговицу, он гугнявил, что правильный пацан по жизни идет ровно и падает в козырный угол.
Секрет мужской привлекательности правильного пацана — в несокрушимой преданности единожды избранному пути. Так утверждал костлявый, дыша студенту прямо в лицо пряными ароматами до крайнего предела запущенного дисбактериоза. И если он, этот путь, пролегает от одного «обезьянника» к другому, от одной крытки к другой, из одной зоны в другую – тем больше чести правильному пацану, его верности однажды избранной судьбе.
Может, в его речи был заложен какой-то иной смысл, но именно так его понял Виктор и уточнять не стал. Лень было.
Студент проводил безразличным взглядом летящую в сторону водохранилища серую цаплю и решил, что она похожа на птеродактиля. Наверное. И, борясь со сном, всем телом оперся на лопату. Этот, костлявый, продолжал что-то лопотать, но чем дальше, тем непонятнее становились для Виктора слова, которые цедило сквозь зубы это отребье. Еще меньше он понимал, почему они торчат на солнцепеке, а не отойдут куда-нибудь в тень. Однако студент все же сообразил, что преставился очередной крутой гопник и предать его матушке сырой земле, по мнению местных авторитетов, дóлжно в самом лучшем месте. И кивнул в знак согласия. Ему было совершенно безразлично, где закопают этого достойного человека.
Теперь костлявый, часто цыкая зубом и то и дело сплевывая желтую слюну, жаловался на директора кладбища.
— А твой бугор, бацилла слабоумная, моему корешку землицы пожалел, — нудно гнусавил он. — Теперь по беспределу огребет предъяву. Косяк за этим петушарой конкретный!
В оригинале, правда, больше прозвучало иных слов, всё больше междометий и пустых вводных оборотов, стальной арматурой скреплявших остальной текст.
Виктор счел критику неконструктивной, но спорить ему не хотелось. Как жарко… Он покрутил в руках лопату, зачем-то взял ее на плечо и вяло сплюнул через нижнюю губу, в точности как этот, в кепке. Тут же сказался недостаток опыта: слюна повисла на подбородке. А кто говорит, что быдлом быть просто?
Гопник тем временем перешел на личность усопшего братана. Тот, мол, еще на малолетке ушел в отрицалово. Ох и плющили его за это! И фанеру ломали, и через матрас начальник пацана крутил, прессовали опять же по полной…
Эту повесть о настоящем герое своего времени завершил гордо воздетый ввысь палец и полное спеси утверждение, что «на взросляк Оскар поднялся человеком». Как оказалось, человек — это звучит гордо на социальном дне всех времен и народов. И даже на дне могилы.
Виктор к этому времени не понимал и половины того, что ему говорил костлявый и скучал неимоверно, пытаясь при этом сохранять заинтересованное выражение лица. Это было трудно ровно до тех пор, пока гопник не достал из кармана…
Не веря своим глазам, студент взял пятисотку, но не успел он как следует рассмотреть роскошный вантовый мост на реверсе банкноты, как гопник выдернул из его пальцев лилового цвета купюру. Некую поэтическую отрешенность с Виктора тут же как корова языком слизнула.
— Хорош титьки мять, — гугнявым голосом пробубнил босяк. — Копай здесь!
— Здесь? – нашел в себе силы удивиться студент. Было от чего: они стояли на узкой тропе между двумя участками.
— Чё, не вкуриваешь? – мгновенно разъярился костлявый и ткнул Виктора пальцем. Затем громко высморкался, прижав пальцем одну ноздрю, и носком грязного ботинка отчеркнул на посыпанной кирпичной крошкой дорожке границы будущей могилы.
— На это место с твоим бугром правильные люди уже договорились, без блудняка. А ты свое, — для убедительности он помахал в воздухе сиренево-лиловой бумажкой, — получишь на крайнюю лопату…
Возбужденный величиной обещанного гонорара, Виктор встал между двумя черными надгробиями во втором ряду центральной аллеи. С каждого из двухметровых кусков дешевого китайского гранита сурово набычившись, но с легкой такой типа философской грустью смотрели на торговок цветами коротко стриженные парни, выгравированные в полный рост. Одетые по моде лихих девяностых, в руках они небрежно держали мобильные телефоны, каждый из которых был размером с утюг, и ключи с брелками от мерседесов.
Виктор, посмотрев на шлифованные плиты по бокам от себя, вспомнил виденную в интернете картину какого-то русского художника с тремя богатырями в ряд. Как там средний позировал? Он перехватил лопату левой рукой, пристроив черенок на сгиб локтя, правую поднес козырьком ко лбу. Как-то так…
Проходившая по центральной аллее старушка, узрев эту композицию, перекрестилась и ускорилась, то и дело испуганно оглядываясь на Виктора. Тот посмотрел на громил, замерших на надгробиях.
— Придется потесниться, — извинился перед ними студент. — Как говорится, вашего полку прибыло.
Он поплевал на ладони и вогнал лезвие лопаты в дерн, тут же сменившийся суглинком.
За следующие четыре часа он врылся в земной шар на требуемые два метра, когда вдруг столкнулся с неожиданным препятствием: могилы слева и справа были расположены так близко, что еще один гроб мог и не втиснуться между теми двумя, что опустили в суглинок за черт те знает сколько лет до того. Вот же неприятность какая…
Суровое было время, даже кладбищенской земли на всех не хватало и не до соблюдения санитарных норм было тогда, в суровые девяностые.
Делиться с коллегами по ритуальным услугам Виктору не хотелось, и он не стал к ним обращаться за советом. А опустить гроб в могилу поможет кто-нибудь из скорбящих. Неумело матерясь, он просто углубил яму еще на полметра, и в этой самой нижней части могилы расширил ее в обе стороны, вкопавшись при этом под полугнилые домовины. Старые гробы тихонько хрустнули, но форму вроде бы держали.
«Опустим новопреставленного бочком, — убеждал при этом сам себя Виктор, — а там уж, на дне, развернем гробик как надо…»
Уже после полудня студент, бездарно имитируя печаль, стоял, ожидая расплаты, за бычьими спинами. Бандюки со скуки тыкали в кнопки телефонов и переговаривались громким шепотом. Или тяжелыми взглядами провожали проходящих по центральной аллее посетителей кладбища.
Один из скорбящих, судя по внешности – заслуженный ветеран многих бандитских разборок с вялым лицом, покрытым морщинами как загаром, сдернул с головы круглую бархатную шапочку и, порывшись в крохотном кошельке, достал из него и опустил вовнутрь тюбетейки пятерку. Потом огляделся, заметил за одним из обелисков небольшую лопатку; положил ее перед гробом, свою черно-красную шапчонку опустил на полотно лопаты. Бандюки молча полезли по карманам.
Сверкающий медью оркестр, уже отыгравший Шопена, был готов забацать печальную мелодию на «бис» и лишь ждал команды на еще одно ее исполнение. Виктор с легкой оторопью смотрел на музыкантов: в первый раз за все лето видел он этих лабухов трезвыми и выбритыми если не чисто, то по крайней мере старательно.
«Жизнь надо прожить так, — лениво размышлял он, — чтобы и последний пропойца с мятым геликоном на левом плече одел на твои похороны белую накрахмаленную рубашку…» Но тут костлявый с заветной купюрой в кармане куда-то двинулся и студент, не додумав мысль до конца, сосредоточился на нем: упускать его из виду, пока гопник с ним не расплатился, было бы неразумно.
Священник басом пропел что-то про вечную память и уступил место в изголовии гроба пожилому урке весьма авторитетной внешности. В том смысле, что шрамов и татуировок было на нем раз в сто больше, нежели бывает их обыкновенно на пенсионере.
«Пахан, — решил Виктор. – Местный дон Корлеоне…»
Громилы с венками и корзинами цветов, обмотанных черными лентами, с облегчением стали придвигаться к могиле. Их было десятка два, этих бугаев, и когда примерно три тонны провожающих сгрудилось у краев ямы — под их тяжестью произошло нехорошее: боковые доски старых гробов лопнули.
Насквозь трухлявое дерево рассыпалось в мелкую щепу, затем из левой могилы медленно сполз боком на дно свежей могилы черный скелет с проломом в своде черепа. Спустя несколько секунд из правого гроба выпал череп с двумя аккуратными дырочками во лбу; на дне могилы он очень удачно подкатился к первому черепу.
«Свят, свят, свят…» — забормотал священник и принялся часто-часто осенять себя крестным знамением. Но остальных, сгрудившихся вокруг могилы, распластавшийся в прохладной глубине ямы двухголовый кадавр нисколько не потряс, в своей жизни они и не такое видывали. Но кое-что их удивило.
— Если вспомнить за нафталин — а ведь я был на похоронах Рудика. С венком от нашей шанхайской братвы. Триста роз! Еле дотащил, — задумчиво глянув на надгробие рядом, проскрипел самый старый из них, тот самый пахан. И мечтательно посмотрел в небо, вспоминая былое и тогдашние свои думы.
— Он был, помнится, как все мы в начале девяностых, в шикарном красном клифте от Кардена. А на этих костях ни одной тряпки.
Старик надел очки и, выгнув шею, присмотрелся.
— Еще часов нет. Ролекс у него был знатный, на платиновом браслете, с реальными брюликами…
— Когда с гроба крышку сняли — уж так стало жаль парня закапывать! — негромко прошепелявил его сосед. — У Рудика же на правой руке еще золотой болт был на два пальца… Как щас помню. И цепка на шее затейливая, со львами вместо обычных звеньев, со здоровенным гимнастом во всю ладонь… Грамм так на триста-четыреста.
И повторил:
— Так жалко было все это добро закапывать! Но братва тогда решила — пусть лежит парень как есть, в чем ходил. Неужто он на Ролекс не набомбил?
После риторического этого вопроса он огляделся и очень удивленно спросил:
— Какой баклан мою феску притырил?
Еще немного поглазев в яму, собравшиеся решили перетереть тему с могильщиками. Каждый из них надеялся, что когда наступит срок, братва похоронит его по понятиям. Оказаться затем в земле голым и без любимых побрякушек не хотел никто.
Быки огляделись, но отвечать на скопившиеся вопросы было некому: Виктор к тому времени уже удалился – вместе с набитой деньгами ермолкой. И с этой бархатной тюбетейкой Виктор после этого уже не расставался, она для него стала тем же, что тигровая шкура для того витязя.
Теперь, на планерке, Виктор внезапно ощутил дежавю: ему дали работу, пообещали за нее хорошие деньги, а вокруг роились сплошные авторитеты. Прям как тогда, на кладбище…
Но главред наконец-то нашел нужную справку и, перебив Виктора в самом начале его истории, представил стажера редакции. Тот неловко, едва не опрокинув свой стул, встал чуть позади белого кресла и судорожно вцепился в его спинку. Затем главный редактор коротким кивком предложил ему занять место рядом. Виктор зачем-то подвинул свой стул поближе к падишаху и сел на самый его краешек.
Недавний практикант чувствовал себя, как ночной бомбардировщик в лучах прожекторов — был одновременно и польщен, и напуган. Стараясь не смотреть в сторону зала, он достал ноутбук, раскрыл его на столе перед собой и, отгородившись им ото всех, слегка ободрился.
Пока новичку вежливо хлопали, главред пялился в окно. Затем перевел взгляд на зал, по неведомой причине содрогнулся и полез в карман, откуда достал коричневый флакон.
«Такой же, как у меня, — даже не удивился Виктор. — И у Алоиза…»
Пока босс запивал пилюлю водой, по залу пронеслось подобие облегченного вздоха. Главный немного помолчал, поставил флакон на стол, где он оказался прямо перед Виктором. Открыл довольно пухлую папку.
— Ну-с, — наконец начал главред совещание, — и кто сочинил, что депутаты нашего парламента, по десять раз на дню встречаясь в его коридорах, каждый раз здороваются друг с другом по традиции, идущей со времен… — он заглянул в папку, — то ли Тиберия, то ли Домициана?
В зале кто-то хихикнул. Падишах неодобрительно скосился вправо и продолжил:
— Что, якобы, кто-то из этих императоров ходил по римскому Форуму в сопровождении шайки головорезов и те тут же топили в сортире всякого, кому цезарь не желал здравствовать? — язвительно продолжил главред, неприязненно уставившись на толстяка в розовой кофте. Тот оглянулся, будто не понимая, к кому падишах обращается.
— И это с тех пор, мол, стало традицией народных избранников во всех парламентах мира — обязательно здороваться со всеми встречными?
— Чтоб не сгинуть в выгребной яме, — негромко подчеркнул очевидное кто-то, Виктор не разглядел, кто именно.
— Неужто хоть кто-то может поверить в такую чушь?
— Пресный какой-то репортаж получался, — отозвался толстяк. — Ну и решили взбодрить слегка матерьяльчик… Придумали пару сочных деталей. Так ведь к нам претензий нет? — поднял он брови. — По-моему, очень даже неплохо получилось.
Быстро глянув по сторонам будто ища поддержки, розовая кофта пожала плечами:
— Вот и наш парламент поместил этот материал на своем сайте, так им эта мулька понравилась. Они же по своим коридорам бродят не оттого, что умные такие, а потому, что избиратели у них не самые сообразительные. И вторая беда — с традициями. Слишком уж наш парламент молод. А упоминание Тиберия тут же придает нашим горлопанам значимости.
Главред слабо махнул рукой, повернул голову.
— Ну, ладно… Кто выпускал последний номер? На шестой полосе сначала материал о наших производителях йогурта, «Очередной громкий успех». И тут же следом — «Это никогда не должно повториться», о пожаре в доме престарелых.
Падишах уставился злыми глазами в зал:
— Кто, спрашиваю, еще не знает, что средний читатель читает только заголовки?
Он потыкал пальцем в газету перед собой:
— И это фото… Залитое пеной пожарище… Производителей йогурта оно очень расстроило. Мол, прямой намек на качество их продукции. Так недолго и без рекламодателей остаться!
Начался стихийный разбор полетов. Пошли смешки, реплики, едва слышные разговоры вполголоса. Слева донеслось:
— Есть что предложить на среду? На шестую полосу?
— Если у тебя ничего другого нет, то можно развязать общественные дебаты на тему шансов нашего епископа стать следующим римским папой.
— Так он даже не католик!
— И кого это волнует? Наш читатель кардинала от кардамона не отличит…
Справа переругивались:
— Какой осел вычитывал последнюю верстку твоего отдела? «Охреняется законом» — это, вообще, как понимать?
— Твои бездельники ничем не лучше. Вот, из того же номера: «Потерпевшего цинично отхлестали по лицу государственным флагом…» В чем тут цинизм-то?
— А ничего, что триколор не был снят с флагштока? У бедолаги теперь вся морда переломана…
Слева доносилось:
— Это совсем новая фирма. Даже не спросили, когда и сколько заплатим. Не поинтересовались, какого результата мы ожидаем от этого опроса. В общем, мы отказались от их услуг…
Под окном еле слышно беседовали еще двое:
— Стою, скучаю. А за моей спиной, у соседнего надгробия, дура-мамаша говорит крохотному малышу, что будь смелым, как твой отец. Не всякий, мол, решится головой вперед прыгнуть с причала в незнакомом месте, где под водой – бетонные сваи.
— И что мальчишка?
— Посмотрел на могилку и спросил: а можно, говорит, я буду просто смелым?..
Главный редактор, показалось Виктору, принял какое-то решение. Он тихонько вздохнул, взял со стола свой пузырек и под внимательным взглядом стажера вытряхнул в ладонь сразу две капсулы. Запил их водой и снова уставился в окно. Бутылек он поставил на прежнее место.
Гомон уверенно перебили голоса двух международников:
— Как брифинг в пятницу прошел?
— Повар у них просто позор! Опять гамбургеры пережег. А так все нормально. Как обычно.
— Они в начале прошлой недели опять кучу гражданских в Афгане перебили. Об этом что-нибудь говорили?
— Так я же говорю – все было как обычно. Ради этого и собирали. Настоятельно просили сохранять понимание и эту… деликатность. Ну, шарахнул беспилотник по свадьбе, навалил две дюжины трупов… Так нечего было собираться больше трех! Жених, невеста и мулла – что им еще для счастья надо? Теперь, как говорится, скорбим вместе с вами. И постараемся сохранить достоинство.
— То есть намекнули, что правильные союзники могли бы об этом и не писать?
— Так я сразу не собирался…
Виктор слушал всю эту болтовню довольно рассеянно. Утренний визит к чудаковатому доктору Олендорфу чрезвычайно его впечатлил, а все связанное с пилюлями заинтриговало до крайности. И он украдкой достал из сумки свою бутылочку с коричневыми капсулами.
На первый взгляд она ничем не отличалась от той, что стояла перед ним на столе. Виктор поставил свой флакон рядом, присмотрелся. Но и на второй, более пристальный взгляд не нашел никаких отличий. Одного цвета, размера, формы…
Бутылочки стояли рядом, похожие друг на дружку как рюмки в баре. Или как цыплята. Или мексиканские сериалы.
Как флаги в День независимости. Как однояйцевые близнецы. Как романы Барбары Картленд. Как…
Ваш комментарий будет первым