Выбрать часть: (01) | (02) | (03) | (04) | (05)
(06) | (07) | (08) | (09) | (10)
(11) | (12) | (13) | (14) | (15)
(16) | (17) | (18) | (19) | (20)
(21) | (22) | (23) | (24) | (25)
Глава 17
ЧУГУННАЯ ТРУБА
Этот притворяющийся рыбаком мужичок сразу показался Виктору очень подозрителен. И ничего с этим не поделаешь: все рыбаки похожи на шпионов. Кому еще придет в голову с утра до вечера недвижно сидеть на одном месте, кроме как агенту, ждущему резидента.
Когда репортер, покачиваясь от усталости – нелегко плавать в куртке и ботинках – когда он подошел к лодке, заметил: этот, с удочкой, что-то говорит, но скорее догадался, читая по губам, чем услышал его слова:
— Нет, парень, так ты не утопишься, уж больно плавуч. Тут без дополнительного снаряжения никак не обойтись. Уж поверь, я тут вашего брата столько перетопил!
И протянул репортеру большой булыжник, обвязанный веревкой с петлей на конце.
Репортер отпрыгнул в сторону и, мельком взглянув на реку, увидел, что одноглазая рыба уже всплыла пузом к верху из ее глубин. На ней тростником на ветру, вытянувшись вверх подобно поднявшим головы кобрам, копошились тысячи пиявок. Сразу накатила дурнота, но Виктор, сжав зубы, мужественно не отводил взора от этого омерзительного зрелища. Пока из сонма пиявок не показалась рыжая копна волос русалочки. От голубых глаз и ниже она вся была в крови – и вот этого репортер перенести уже не мог. Хныкая и поскуливая, с трудом переставляя ноги, он ринулся прочь от реки: эта самочка уже доконала его своей плотоядностью. Трудно было бы ожидать иного от не имеющего опыта семейной жизни мужчины.
Почти сразу перед репортером оказался невысокий обрыв, из которого, с легким наклоном в сторону реки, торчала большого диаметра старая чугунная труба. Упав на четвереньки, Виктор полез в ее, как ему показалось, уютную и безопасную темноту.
Полиция подъехала почти сразу.
— Парень был не в себе, — категорично заявил под протокол рыбак. – Псих, однозначно. Пока греб от буя к берегу, пару раз нырял и я думал – ну все, больше не выплывет. Но вылез-таки… Я ему настойки накапал, — на этих словах он скрутил с фляги колпачок, прикрепленный к бутыли цепочкой, осторожно наполнил его красной жидкостью и протянул констеблю.
— Я на службе, — с видимым сожалением отказался тот.
Рыбак выпил сам и продолжил:
— Так он от нее дурным лосем шарахнулся! Дурачок… Я ж ее сам на клюкве настаиваю. На медицинском.
И оживился:
— На поллитра спирта берешь, значит, три стакана клюквы и каждую ягодку иголочкой прокалываешь…
— Куда он делся? – перебил рыбака констебль. – Парень этот.
— Так он глянул на лавду…
— На что? – удивился полицейский.
— Два плавучих острова мимо тащило. Их, правда, сразу после моста сцепило вместе, — пояснил рыбак, — так его аж корежить начало, когда он на них смотрел. Еще лиса из кучи валежника вылезла – там, на лавде — и на поваленную осину забралась. Тут с ним совсем плохо стало.
— Так куда он делся?
— Вон из берега труба торчит, — махнул рукой рыбак. — Раньше из нее канализацию спускали, прямо в реку. На сто метров отсюда и вниз по течению весь берег был в использованных презервативах, — ударился он в воспоминания. — Но я еще мальчишкой был, когда этой трубой перестали пользоваться. Вот в нее он и полез. Я ему туда покричал, что впереди только старый коллектор…
Колпачок снова наполнился наливкой.
— Да разве психа словами остановишь?
К этому времени Виктор прополз на четвереньках не менее четырехсот тысяч километров. Двигайся он в слегка ином направлении – обогнул бы Луну и смог рассказать, что там, на ее обратной стороне находится.
Он же оказался в облицованной старым кирпичом галерее. На небольшом расстоянии одна от другой в потолке этой катакомбы были ведущие на поверхность ходы, из некоторых струился слабый свет. Железные скобы-ступени к этим норам были срезаны или сбиты – эти пути эвакуации были ликвидированы полностью.
В коллекторе было сыро, в мокрой одежде – очень холодно, да и воняло здесь мерзопакостно, но одиночество и сумрак, разбитый на неравные куски столбами падающего сверху света, создавали иллюзию безопасности и репортер, сев на пол, обхватил руками колени и расслабился. Начал было впадать в дрему, но где-то рядом раздался щелчок – будто переключил кто каналы на ламповом телевизоре. Резкий звук и озноб прогнали сон.
Сразу появилось чувство голода. Виктор не смог вспомнить, что у него распихано по карманам штормовки, и, в надежде обнаружить шоколадный батончик или пакетик орехов, принялся их, один за другим, обшаривать. Но – никуда от него не денешься — под руку сразу попался коричневый флакон.
Репортер несильно его потряс и не услышал перестука капсул. Удивившись, скрутил пробку. Оказалось, что в бутылочку попала вода и все ее содержимое в ней растворилось. На дне дрожало совсем немного фиолетовой жидкости и Виктор, недолго думая, перед тем как отбросить его в сторону, опрокинул пузырек в рот. И, еще немного посидев, отправился искать выход из коллектора.
«Как-то неуютно здесь, — вяло соображал репортер. – Пусто. Скучно. Ничего не происходит…»
И, само собой, сглазил.
Перед ним, в нескольких метрах, виднелся арочный проход во вспомогательный рукав канализации. Оттуда слышался шум не настроенного ни на одну волну телевизора и струился слабый свет. Плотно прижавшись к стене, Виктор с опаской заглянул за угол.
Появившиеся было дурные предчувствия сразу испарились. Ничего такого, просто работающий телевизор. На экране – девичья фигурка в напоминающем балахон белом грязном платье, длинные черные как смоль волосы зачесаны на лицо и свисают с опущенной головы до пояса.
Репортер вздохнул с облегчением: уж фильмов этих дурацких он никогда не боялся.
Девочка на экране опустилась на четвереньки, медленно двинулась вперед и ее волосы, выйдя за пределы экрана, свесились до самого пола. Следом за этим со зловещей размеренностью из стекла вылезла и оперлась о сырые кирпичи пола сначала одна тонкая рука, затем другая. И лишь когда эта малахольная оказалась вся в этом коридорчике, Виктор внезапно осознал, что это уже и не кино вовсе – это жизнь.
Звезда экрана резко вскинула голову и, оскалившись, пронзительно закричала. Если она хотела кого напугать, то своего добилась: глядя в бледное лицо очень несвежей покойницы, грязное и морщинистое, заорал от страха и репортер: таких некрасивых девочек он еще не видал. Всякое бывало, но… Не прекращая крика, он задумался. Нет, такие уродины ему еще точно не попадались.
Виктор отпрянул от стены. Желая бежать куда глаза глядят, он повернулся, продолжая кричать – и увидел перед собой громилу в маске. Несмотря на полутьму, репортер вполне отчетливо разглядел и этого бугая, и двух пытливо озирающих его крыс, вытянувшихся столбиками под стеной напротив.
Пахнущий бензином здоровяк стоял, широко расставив ноги, огромный как породистый бык. Рукава рубахи закатаны по локоть, кожаный фартук покрыт заскорузлыми пятнами. В руках он держал довольно старую на вид бензопилу.
Но самым в нем примечательным была будто скроенная из кусочков кожи разных оттенков телесного цвета маска. Под ней не было видно эмоций, но глаза не оставляли в том сомнений: слыша вопли Виктора, этот мордоворот испытывал близкое к оргазму наслаждение. Что немедленно подтвердил: запрокинув голову, он закатил глаза и завыл, влившись неожиданным фальцетом в дуэт репортера и дурнушки с черными волосами.
Виктор внезапно успокоился. Ну сколько можно давать запугивать себя призракам, не способным нанести никакого ущерба современному человеку, живущему среди высоких технологий? Кто фейсом в бук ходил, тот ада не боится.
Он укоризненно посмотрел в глазницы под маской:
— Вы это… Давайте как-то успокоимся, выясним взаимные претензии. Здесь вам, в конце концов, не Техас какой-нибудь.
Из-за того, что глядел он значительно выше, репортер не уловил, как этот бык включил свою пилу. Она просто затарахтела, сразу заглушив приближающееся из ответвления коллектора шлепанье детских ладошек по кирпичам, и погрузила Виктора в облако выхлопного газа. Но сквозь это марево он увидел поднявшееся выше его головы полотно пилы с бешено движущейся цепью. Когда пила стала быстро опускаться, Виктор механически выставил вперед правую руку с растопыренными на ладони пальцами.
Для пилы это не оказалось препятствием: окрасившиеся красным пильные зубья просвистели мимо лица отшатнувшегося к стене репортера. Тут же пила заглохла и в наступившей тишине послышался звук, с которым четыре пальца упали на землю.
На некоторое время наступила тишина. Виктор оцепенело разглядывал руку, соображая, почему ему совсем не больно и как он будет набирать тексты оставшимся на ладони большим пальцем; тем временем проклятый этот дровосек в маске что-то дергал в своей пиле, не желавшей заводиться.
Сквозь четырьмя струйками вытекающую из ладони кровь репортер увидел вылезшую на уровне его колен из-за угла голову со свисающими до пола черными волосами. Только теперь голова девочки была повернута лицом к спине. Или, если угодно, к потолку – раз уж она продолжала стоять на карачках. Очень неприятное зрелище.
Колени ослабли и Виктор, упершись спиной в стену, съехал на пол. Снова, под радостное уханье гада в маске, затарахтела пила. Она медленно поднялась – и с неуклонностью лезвия гильотины устремилась к шее репортера. Он же, хотя никто его этому не учил, поступил самым разумным образом: ухватился за болтающиеся рядом черные волосы и, резко выдернув из-за угла безобразную эту девицу — одновременно к себе и вверх — заслонился ею от цепной пилы и зажмурился.
Легко перерезав тонкую девичью шейку, пила по инерции влетела в ее свалявшиеся локоны, мгновенно накрутила их на цепь и стихла. Все, заглохла. Детина в маске встряхнул пилу; голова дернулась, но волосы выдержали и она осталась висеть на полотне пилы как некрасивая игрушка на рождественской елке. Обезглавленное тело, отброшенное Виктором в сторону, снова встало на четвереньки, потрогало рукой остатки шеи; из среза выползло несколько зеленых капель тягучей слизи.
Детина в кожаной маске, судя по всему, пережил культурный шок: такого с ним еще никогда не приключалось. Приподняв свой инструмент, он уставился в бледное и грязное, очень злое, почти беззвучно шевелящее губами лицо девочки: едва слышалось лишь злобное шипение. Затем еще раз попробовал стряхнуть с пилы лишнее, но волосы намертво заклинили цепь и расставаться с ней не желали. Девичья головка, скаля острые зубы, болталась в воздухе и глазевшему на нее репортеру показалось, что недавно он где-то видел нечто подобное, но так и не вспомнил, где и что.
Внезапно разъярившись, кожаный дровосек несколько раз со всей дури врезал совершенно ему не нужной головой по кирпичной стене. Не помогло: волосы на ее макушке не желали ни рваться, ни отлепляться от пилы.
Виктор тем временем сделал то, что на его месте сделал бы любой смелый, но разумный человек: со всей мочи ринулся в глубь катакомб.
Одежда обтекла, но была еще мокрой и липла к телу — в отличие от брюк, что так и норовили сползти с бедер. В ботинках хлюпала вода. Левой рукой репортер держал на весу искалеченную правую. Понятно, что в таких условиях рекорда скорости не установишь.
Через пару сотен метров коридор раздваивался. Сзади, совсем близко, отдавались по каземату эхом шлепанье по камням пола ладоней мертвой теледевочки и тяжелая поступь бензопильщика, но Виктор все же остановился, решая, в какую сторону бежать. Оглянулся: его новые друзья как раз проходили под ведущим на поверхность колодцем. В струящемся сверху рассеянном свете могло показаться, что это лесоруб возвращается с работы; что к его мотопиле черной веревочкой привязан белый бубенчик; что рядом с ним тащится худая безголовая коза.
Виктор пожалел, что не может эту экзотику сфотографировать: уж сотню лайков такая-то красота набрала бы без труда. Но вдруг он заметил, что с простенком между коридорами стало происходить странное.
Эту стену начало пучить, она вздулась и задергалась как одеяло, под которое забрался и теперь в уютной темноте играет щенок. Затем будто лопнул нарыв и кирпичи, выталкиваемые давящей на них злой силой стали выпадать из стены, а в образовавшуюся щель сначала пролезла шляпа над тонким трикотажным джемпером, затем рука с четырьмя длинными кривыми ножами, приделанными к пальцам.
«Правый сектор», — подумал политически подкованный репортер, глядя на черно-красные полосы джемпера.
Этот персонаж никаких звуков не издавал. Он показал тощее, покрытое шрамами от ожогов лицо и, не говоря худого слова, махнул рукой, одним махом распоров штормовку и прочую одежду Виктора, заодно исполосовав его грудь и плечо длинными глубокими порезами.
Поняв, что вот-вот последует продолжение, Виктор ухватился левой рукой за шляпу этого негодяя с обгоревшей мордой и потянул ее вниз, на брови, правой хлопнув по тулье. Неожиданно легко шляпа опустилась ниже ушей.
Красно-черный тут же попытался вернуть шляпу на место. Но одна его рука, левая, еще была где-то в стене, поэтому он решил восстановить status quo правой. Забыв про очень существенную подробность собственной анатомии. Увидев, как четыре ножа на всю длину легко входят куда-то в область височной кости этого правосека, репортер героическим усилием подавил приступ тошноты и бросился в ближнее к нему ответвление галереи.
Невдалеке от развилки он приметил низкий узкий ход, уводящий из большой галереи, и, не раздумывая, в него заполз. Там затаил дух, даже зажал руками рот. Мелькнула было мысль, что, наверное, теперь вся его одежда залита кровью, и Виктор сам себе удивился: кругом такое творится, а его заботит чистота одежды! Вот что значат присущие мне самообладание и недюжинная смелость, подумал он, вдавливаясь в самый темный угол
Через полминуты мимо протопали его преследователи. Виктор еще немного полежал, слушая шлепки маленьких грязных ладошек о камень и думая, что хомо эректусы-то все повымирали и эта девчонка из телека правильно делает, что с четверенек не поднимается. Вот он, например, что выиграл от того, что прямо ходит? Минус четыре пальца и вся грудь в капусту порубана. А эта хоть и лишилась головы, но по-прежнему энергична и злопамятна.
Порывшись в многочисленных карманах штормовки, репортер нашел зажигалку и осмотрелся.
Ему попалась довольно уютная нора. Маленькая, но сухая и с отдельным входом. Ничего вычурного, пафосного. Минимализм в его высшем выражении.
«А это что?» — заинтересовался Виктор, в скупом свете одноразовой зажигалки узрев узкую щель на уровне пола.
Приложив ухо к полу, он заглянул в щель. Оттуда пахнуло гнилью, как от застоявшейся болотной воды. Обильно удобренной несвежими очистками овощей, рыбной требухой, оседающим на стенках мойки жиром и прогорклым маслом.
«Помойка», — поморщился репортер.
По крайней мере на четверть метра вглубь щели было видно только грязную воду. Заинтересовавшись, насколько далеко она тянется, Виктор засунул в щель левую руку, щелкнул зажигалкой.
И немедленно об этом пожалел: в каком-нибудь сантиметре от костяшек его пальцев из воды торчало белое лицо с высоченным лбом и красным носом. Его обрамляло облако встрепанных, будто взбитых миксером рыжих волос. Красно-желтые глаза скосились к переносице, с тревогой пялясь на огонек, дрожащий впритык к его лбу.
Встретить клоуна при таких обстоятельства было несколько странно, но уж лучше он, утешал себя репортер, чем… А кто, собственно?
«Да никто просто не может быть хуже, чем эта образина!» — подумал он, в свете дрожащего огонька вглядываясь в безумные глаза клоуна. Еще подумал, что щель такая узкая, что это страхолюдство в нее ну никак не пролезет.
При этой самой приятной за весь день мысли он улыбнулся – и клоун оскалился ему в ответ. Виктор увидел пасть, набитую острейшими зубами — как у той ныне покойной рыбины, что сейчас уже, верно, доедали пиявки и русалочка. Его рука дрогнула и язычок пламени перескочил на распушенные патлы.
Волосы вспыхнули китайским фейерверком. Клоун немного подумал, скосив глаза вверх, затем заорал голосом выступающей на политическом митинге Луизы Чикконе. Жидкие помои вокруг его головы пошли при этом волнами.
От неожиданности репортер выронил зажигалку. Впрочем, в ней уже не было необходимости: вихры клоуна пылали ровно и ярко, слегка потрескивая. Тогда, пожалев погорельца, не отдавая себе отчета в своих действиях, Виктор вдавил его голову под воду. И сразу выдернул из этой дыры руку.
Происходящее за щелью он определял по звукам. Вот клоун вынырнул… ага, отплевывается… теперь шлепает руками по мгновенно облысевшей голове… Так, а это что за звуки?
Поняв, что клоун, пытаясь добраться до него, Виктора, уже грызет камни – репортер выполз из этой каморки и припустил назад, к развилке.
Там, за поворотом, его уже поджидал мужик в хоккейной вратарской маске, с полуметровым мачете в здоровенном кулаке. Увидев репортера, вратарь медленно, как-то больно уж картинно размахнулся, после чего с молодецкой удалью повел своим тесаком. Киношные злодеи, как правило, довольно медлительны: даже самый заторможенный зритель должен успеть проникнуться происходящим. Благодаря этому репортер успел присесть и широкое лезвие всего лишь снесло с его головы шапочку вместе с клоком волос и незначительным кусочком скальпа. Громилу занесло, он споткнулся о Виктора и рухнул. Мачете, звеня на камнях, отлетело в сторону.
«Ах так! – подумал репортер. – Тогда вот тебе!..»
Он вернулся на пару шагов, подобрал свою шапчонку, затем осторожно подошел к начавшему подниматься бугаю. И резко ткнул его указательными пальцами в дырки на маске, те, что напротив глаз.
Получилось вывести из строя только один глаз: в запарке Виктор как-то подзабыл, что на его правой руке остался в употреблении только большой палец.
Из-за поворота показались все, с кем он уже успел познакомиться. Впереди, сверкая глазами, несся лысый клоун и, на него глядя, репортер понял, что и ему пора.
Довольно долго бежал он мимо боковых стоков и чугунных решеток, вдоль связанных пучками старых кабелей и полустертых временем граффити на стенах. Бежал и думал, что количество встреченных им за этот день монстров явно превысило норму. Но он при этом довольно успешно с ними управляется. В смысле – выживает. И вывод из этого один: в чем-то он им равен и даже сильнее.
Постепенно совсем уж древняя часть коллектора сменилась более современной: стены из красного кирпича стали не такие обшарпанные, со сводчатого потолка теперь свисали лампы, забранные в металлическую сетку, пол становился ровнее.
Не сбавляя скорости, он пробежал мимо монашки, вышедшей ему навстречу из уходящей вбок бетонной огромного диаметра трубы. В черном платье, больше похожем на плащ, с покрытой головой и с крестом, лежащим на белой пелерине.
Монахиня выставила вперед руку, требуя, чтобы он остановился, но, присмотревшись к чему-то на куртке Виктора, отступила в сторону, давая дорогу, и даже попыталась улыбнуться. Глядя в бледное лицо с черными ямами на месте глазниц и рта, в желтые тигриные глаза, сначала репортер решил, что эта кармелитка не иначе как родня той девчушке из телека.
«Мамка небось ейная…» — подумал он, сформулировав мысль на языке, присущем его малой родине.
Но когда обряженная монашкой ведьма натужно улыбнулась, репортер подумал, что это подземелье – самое в городе подходящее место для рекламирования зубных имплантов. Все, кого он здесь встретил, нуждались в срочном протезировании.
Когда Виктор уже начал уставать, ему наконец-то попался в канализации кто-то достойный.
Мужичок в комбинезоне темно-бирюзового цвета вытянулся у напоминающей ворота шлюза двери, перегородившей галерею. Он, облегченно вздохнул Виктор, ничем не напоминал ни одного из тех монстров, с кем репортер уже имел дело сегодня. Да в нем вообще не было вообще ничего примечательного. Разве что неуместно высокий для канализации лоб, слишком глубоко посаженные глаза, идеально гладкое лицо с навеки застывшей на нем напряженной полуулыбкой.
Мужичок поднял подбородок и, закрыв глаза, втягивал воздух из щели между этой преградой и потолком.
Репортер остановился рядом с ним, уперся руками в ворота и, тяжело дыша, спросил:
— Как их открыть?
Сзади уже слышались звуки погони. Если это тупик, то это во всех смыслах — конец пути.
Открыв глаза, мужичок плавно повернул голову и внезапно ощерившись, втянул в себя воздух.
— Дезодорант «Козочка», одеколон «Девятый раунд»… Ты такой откуда, из действующей очереди коллектора?
И вспомнил, о чем его спросили:
— Дверь? Quid pro quo, друг мой, quid pro quo.
И принялся разглядывать Виктора, плотоядно при этом ухмыляясь и покручивая в пальцах невесть откуда взявшуюся двузубую серебрянную вилочку. Однако мгновением позже он, как и монашка, уставился на что-то на груди Виктора. После чего посмотрел в его глаза и кивком поздоровался.
«Да что там такое?» — слегка испугался репортер. Оказалось, что пока он бежал бейджик на шнурочке, еще утром полученный Виктором в редакции, вылез из-под штормовки и теперь болтался рядом с нагрудным карманом.
Одним движением руки мужичок остановил нагнавших Виктора чудищ. Они, тяжело дыша, остановились в нескольких метрах. На бензопиле мордоворота в кожаной маске по-прежнему болталась бледная голова, только вот остальное ее тело отстало от сообщников и пока едва виднелось в мрачном сумраке галереи. Оттуда доносились шлепки и репортер подумал, что начинает к этим звукам привыкать.
Шестым чувством Виктор понял, что этот день близится к кульминации. Сейчас распахнутся эти двери и он увидит вершину горы, на которую так долго и трудно поднимался.
Он открыл рот спросить, долго ли еще ждать, но мужичок его заткнул одним движением пальца. И зашагал, мягкой походкой ягуара, к своим коллегам. С другой стороны к плотно сгрудившимся монстрам подошла давешняя монашка, светя белым лицом в пахучем сумраке коллектора; и безголовую подвела.
Вскоре ворота, дрогнув, опустились в пол. За ними оказалось еще темнее, чем в галереях канализации.
В этом мраке происходила какая-то суета, слышалась возня, какая бывает в доме обрядов, когда провожающие уже собрались и вполголоса скорбят, а покойника еще только везут из морга. Кто-то стучал пальцем по микрофонам, бормоча: «Раз-раз… сосисочная…» Бренча металлом, строем пробежал в одну сторону один отряд, в другую – другой. Совершенно явственно послышался вопрос: «Где у них тут розетка?»
Внезапно вспыхнул свет, осветив эту часть коллектора как театральную сцену. И в свете прожекторов напротив семи монстров построились «свиньей» семь рыцарей, семь героев.
В голове «свиньи», покровительственно улыбаясь, стоял плотный седой джентльмен в ярко-красном галстуке. За ним – две дамы. Одна, во френче и мятых брюках, сложила на животе руки – так, что большие и указательные пальцы образовали ромб.
«Дама бубей», — сразу обозвал ее Виктор.
Рядом с бубновой, напряженно улыбаясь, вытянулась леди, будто сбитая из некондиционных обрезков, оставшихся после того, как пятый класс школы для умственно отсталых сколотил-таки несколько скворечников. Кого-то она Виктору напомнила, но так сразу и не вспомнишь, кого…
В последнем ряду репортер смог разглядеть только крайних. Один, совсем молоденький, поддернул брюки и любовался своими носками, с лиловыми динозавриками на розовом фоне. Вторым крайним оказался грустный пожилой самурай.
Седой, чего-то подождав, перестал улыбаться. Он слегка склонил к плечу голову, поднял правую руку, сложив пальцы так, как делает это для благословения православный священник, и спросил:
— Не слышу… Где этот, со своей медной дудкой? Всех уволю!
В нескольких местах засуетились неприметные, похожие на серые тени фигуры. Не прошло и минуты, как одинокий саксофон проплакал музыкальную фразу, гениальный проигрыш из Джерри Рафферти.
Седой удовлетворенно хмыкнул и заговорил, обращаясь к сгрудившимся перед ним монстрам. Видимо из-за неполадок с техникой до Виктора доносились только обрывки фраз и отдельные слова:
— Мы сделаем свою работу… Существует другая реальность… Разбросанные как надгробия по нашей стране… Забрали слишком много жизней…
Семерка монстров прижималась друг к дружке все сильнее. Зато на другой стороне начиналось веселье. Дама бубей, легонько покачивая плечами под саксофон, изобразила, что даже ей не чуждо чувство ритма, а уж по молодости она ого-го как зажигала на пионерских дискотеках! На нее глядя, тихонько заплакала голова девочки на бензопиле.
Седой замолчал, подумал.
— Эй! Скажите этому – пусть чего повеселее забацает. «Эль Бимбо» вот, например – это ж круче Моцарта…
Дождался, когда зазвучала заказанная мелодия. Леди за его спиной сразу повеселела. Она согнула в локтях руки и, неуклюже переламываясь во всех местах, которые у нормального человека просто сгибаются, принялась отплясывать что-то африканское.
«Точно! – вспомнил Виктор, кого же она ему с самого начала напомнила. – Пиноккио!»
Седой продолжил свою речь:
— Бойня… Прямо здесь…
И снова прервался:
— Ну вот как это получается, что чтобы он ни играл, все одно получается «Бейкер-стрит». Сюда его!
И закончил выступление:
— Время пустых разговоров закончилось. Теперь приходит время действий.
Виктор увидел, как перекрестился клоун. Все остальные, кроме монашки, тихонько пятились по галерее, в сторону старой части коллектора.
К седому, с виноватым выражением на морщинистой морде обиженного бульдога, подошел саксофонист. Но оратор не успел сказать ему ни слова: посмотрев на сбившихся в кучу чудищ, музыкант вздрогнул и медленно зашагал в их сторону, зачем-то расстегивая молнию на ширинке светло-голубых джинсов. Глаза его напомнились слезами, когда, уставившись на монашку, он широко развел в стороны руки и тихонько забормотал:
— Моника!.. Наконец-то… Я так долго тебя ждал…
Это стало последней каплей. Монстры, толкаясь и матерясь, рванули по галерее. Девочка и в этот раз ковыляля последней. По коллектору, несколько раз повторенный эхом, из авангарда отступающих разнесся вопль ее головы:
— Стойте! Меня опять забыли!
Репортер остался на месте. Даже самурай немного повеселел, а уж остальные!.. Семерка рыцарей немного поулюкала вслед удирающим, причем леди Пиноккио теперь танцевала под эти их крики. Качество музыкального сопровождения явно не имело для нее принципиального значения.
Затем, оживленно переговариваясь, эта семерка потянулась назад, на территорию за воротами. Почти все прожекторы выключились. Виктор решил было проскочить туда вместе с ними, но его остановил седой. Положил по-отечески руку на плечо и добрым голосом спросил:
— А ты куда, хлопчик?
Протянул репортеру большой круглый значок с голубым ослом и неразборчивым в полумраке текстом.
— Держи… Тебе в другую сторону. Давай, иди, своих догоняй. Одному тебе здесь выжить не вариант…
Виктор молча ткнул себя мизинцем в грудь, в бейджик со словом «ПРЕССА». Пару раз он его уже выручал сегодня, так может и сейчас сработает?
— Вот оно что… — пробормотал седой. Но свою руку с плеча репортера не убрал. – Молод ты еще для высшей лиги. Подрасти, а там посмотрим.
Виктор остался в темном канале коллектора один. Еле двигая ногами, он добрел до трубы, с которой начался его забег по канализации. Там свернулся калачиком и задремал. Скоро стало тепло и уютно. Появилось ощущение, что никуда он отсюда и не уходил. Хорошо… Как дома… И черт с ним, с запахом, к этому-то он давно притерпелся.
«Кому-то для счастья нужны медные трубы, думал он, засыпая. — А мне и в чугунной неплохо…»
Ваш комментарий будет первым