Выбрать часть: (01) | (02) | (03) | (04) | (05)
(06) | (07) | (08) | (09) | (10)
(11) | (12) | (13) | (14) | (15)
(16) | (17) | (18) | (19) | (20)
(21) | (22) | (23) | (24) | (25)
ЭПИЛОГ
Сон обитателей особняка оборвал петушиный крик. Унылый, бездушный. Услышав такое, настоящий кочет захотел бы сотворить крестное знамение – навроде как это сделал бы его хозяин, явись ему на сельском погосте тень усопшей в прошлом году тещи.
Виктор уже знал, что это «кукареку» не имеет к птицам никакого отношения: грубая электронная подделка доносилась из радиоточки в холле, том самом месте, куда сходилось несколько коридоров с украшенными гипсовой лепниной сводами. Прислуга именовала этот вестибюль кают-компанией.
На одной из стен холла, за щитом из небьющегося стекла висел под потолком огромный телевизор; вечерами перед ним расставляли стулья и можно было посмотреть интересное кино про китов или муравьев, но Виктор избегал там бывать: кают-компания казалась ему безликой и безучастной, одинаково подходящей и для регистрации брака, и для гражданской панихиды. Ему там всегда становилось не по себе.
Он повернулся на другой бок, закрыл глаза и начал было снова погружаться в сон, но сладкую дрему прервала горничная. Щелкнул замок, дверь приоткрылась и на пороге встала, убирая в кармашек кокетливого фартучка ключ, девушка лет сорока с небольшим.
Виктор был бесконечно благодарен хозяину этого особняка. Его глаза невольно увлажнялись, когда репортер думал о хозяине и его стремлении угодить постояльцам. Ведь он не только дал приют погорельцам, но и неустанно заботился об их безопасности. И то, что его затворяли на ночь… Да Виктор не смог бы и на минутку задремать, зная, что дверь не заперта и любой бродячий паук может в любой момент распахнуть ее своей мощной мохнатой ногой!
«Он такая лапочка!..» – подумал репортер о хозяине и расстроганно хлюпнул носом.
Горничная тем временем присела, явно дурачась, в быстром книксене, раздвинула шторы, отвязала, перед этим укоризненно погрозив Виктору пальчиком, от батареи центрального отопления его подушку и поднесла прямо к кровати крохотный поднос с малюсенькой стопкой и стаканом, наполненным похожей на мочу мутной жидкостью.
Под внимательным взглядом девушки он выпил яблочный сок, кончиком языка привычно затолкав под верхнюю губу две синие таблеточки. Горничная вроде бы ничего не заметила. Виктор бросил на нее быстрый взгляд: она смотрела на него такими глазищами – ну просто огонь! В них завороженно глядя он, забывшись, случайно выхлебал однажды пол стакана апельсинового джуса с мякотью прежде чем понял, что пьет — и чуть не задохнулся. Чертова аллергия.
Виктор незаметно выплюнул в руку таблетки и уставился на паутину в углу под потолком. Он уже устал просить, чтобы ее смахнули, но никто, кроме него, паучьего этого шелка разглядеть не мог и нытье репортера воспринималось дворней как обычное занудство избалованного гостя.
Хозяина паутины сейчас видно не было, и Виктора очень сильно занимало, где этот паук плетет свою сеть в данный момент. Может, под его кроватью? Ему давно казалось, что эта восьминогая тварь точит на него зуб. Он невольно задумался. Интересно, какие у паука зубы?
Представив себе набитую кривыми клыками пасть и восемь выстроившихся в ряд свирепых глаз над ней, репортер покрылся липким потом. Сразу стало холодно.
Виктор осторожно потрогал пластырь на шее. Под ним был наполовину вытравленный синий паук. Уже прошло два сеанса, еще два осталось. Каких-то шесть недель, и лазер прикончит паука на шее. А других-то он теперь к себе так просто не подпустит. Озадачивало лишь то, что как Виктор ни старался – никак не мог вспомнить, когда сделал эту наколку. А главное – зачем?
Горничная ушла, щелкнув на прощание дверным замком, и репортер свернулся клубком, подоткнув под себя одеяло. Теперь его со всех сторон окружала простыня. Нейтральная полоса, по которой ни один паук не сможет к нему подобраться незамеченным. И если даже полезет с одной стороны – можно будет сразу удрать в другую.
«Такого ушлого парня, — думал о себе Виктор, — на мякине не проведешь. Уж я-то задам пауку жару. Давай, только покажись… Еще посмотрим, кто из нас первым до двери добежит!»
Это успокоило его настолько, что вызвало приступ веселья и он нервно хихикнул.
Следующей в спальню зашла официантка. За собой она тянула слабо дребезжащий сервировочный столик.
Виктор сосредоточился. Он знал, что теперь четверть часа ему придется на практике применять свои незаурядные мыслительные способности. На всю катушку.
Официантка придвинула к кровати легкий пластиковый столик. Репортер сел, опершись на металлические прутья спинки кровати. Удобнее было бы сидеть с подушкой под поясницей, но – Виктор с опаской скосился на лежащую в изножье подушку – эта тварь только и ждет, чтобы он подпустил ее к себе сзади. Нет уж. Потерпим как-нибудь.
На завтрак была манная каша с малиновым джемом — и джем уже стоял на столике. Он был в ма-а-ахонькой такой пластиковой коробочке. Как всегда.
Они такие трогательные, эти коробочки – прям хоть плачь. Беленькие, гладенькие… И джем внутри — как улитка в ракушке. Дрожит, боится…
Спрятался ото всех, подлец… Как колобок от деда с бабкой в лесу. Или Троцкий от Сталина в Мексике. Или…
Будь официантка внимательнее, то заметила бы, как у Виктора вдруг расширились зрачки. «Интересно, он там, внутри, — думал репортер, — рожки из себя выпускает?» Не колобок… И не Троцкий, а этот улиточный джем. Джемовая эта улитка.
Даже открывать страшно. А ну как джем – тот, что в коробочке — еще больше перепугается?
«И рожками своими мне в палец вопьется!» – представил репортер страшное и сунул мгновенно вспотевшие ладони в подмышки.
Взгляд его оставался напряженным. Репортер думал. Поутру, до всех процедур, его одолевали тысячи идей. «Интеллектуальная эрекция, сэр, совершенно понятно». Да, именно так, непонятно чему иронически улыбаясь, заявил ему дворецкий, когда Виктор пожаловался на эту неприятность.
«При вашей, Виктор, профессии, — помнится, сказал тогда дворецкий, — на это не жаловаться, а радоваться надо! Каждое утро – какая-то идея. Раз в месяц – оригинальная. Академия наук и то обзавидуется!»
Виктор снова глянул на коробочку. Вот как, например, обстояли бы дела с рожками у Троцкого? Ну, кабы он теснился в этой коробочке… Где сейчас, вспомнилось репортеру, малиновый джем.
Виктор, хлюпнув носом, едва удержал слезы. Да гори оно все синим пламенем! Не будет он ее открывать, эту коробочку. Как всегда. При мысли об этом благородном намерении он немного приободрился.
— На молоке, — гордо сказала официантка, уже держа наготове мисочку. Про кашу это сказала, не про джем.
Виктор спросонок не сразу и сообразил-то. Ну, что она говорит именно о манке. Потом подумал-подумал… И до него дошел юмор ситуации: это ж она про кашу!.. В самом деле… Ведь в малиновом джеме только семена и найдешь. Такие крохотные, темно-желтые, противно застревающие в зубах. Какое еще молоко в малине?
— Или омлет на пару, — подло предложила официантка, когда он вдоволь нахихикался.
Виктор затаил дух. Его в последнее время до чертиков пугала необходимость делать выбор.
«Каша — или омлет? Избрать разбухший в кипятке помол пшеницы и тем до самой скорлупы унизить эту пару, союз белка с желтком, упругим венчиком и без того взбешенный до кудрявой пены? Иль все-таки омлету предпочтение отдать? О боги, боги! Молю, подайте знак моей душе смятенной…»
В спальне Виктора среди прочей роскоши была книжная полка, по нелепой прихоти хозяина дома уставленная творениями Юнга, Фромма, Мелани Кляйн и Эрика Хомбургера Эриксона. Но ими он сразу пренебрег, а кроме книг этих авторов в библиотечке были лишь несколько книг из серии ЖЗЛ да зачитанный до дыр томик Шекспира. Жизни замечательных людей Виктор изучал с конца, и если он казался репортеру несчастливым – книга летела в угол и к вечеру пропадала из его покоев. Так что читал он в основном стратфордского гения, что не могло не отразиться на манере Виктора выражать свои мысли.
Что?.. А, ну да…
Еще бутерброд с сыром или пирожок с мясом. Фарш ведь из мяса делают? Жуть какая – есть уже кем-то пережеванное. Пусть даже это всего лишь мясорубка…
Но бутерброд все равно страшнее. Кто его знает, какая тварь заползла под сыр… Или туда тихой сапой протиснется, пока он его кушать будет.
Один только раз за время пребывания в этом особняке взял он бутерброд, но это было так неудобно – держать ломтик сыра над тонким слоем масла и постоянно смотреть в промежуток между ними, чтобы никакая мерзкая головогрудая тварь промеж них не залезла, пока он ест. Но кусать их при этом одновременно, потому что бутерброд следует есть как бутерброд, а не как отдельно кусок булки и сыр тоже отдельно. Ведь тогда это будет черт знает что, а не бутерброд.
Виктор тогда, потея от волнения, попросил мажордома присылать ему утром лакея, чтобы тот следил за бутербродом, пока Виктор его ест. То есть чтобы тот со всем тщанием смотрел в промежуток между сыром и испачканной маслом булкой. Помнится, даже мажордом такому пожеланию удивился, явно услышал подобное впервые. Виктор стушевался и больше ничего такого не просил. Просто, если брал бутерброд, то его не ел. Прятал вместо этого в наволочку.
Или пирожок туда совал. Он хоть и безопасный, пока его не разломишь, но береженого бог бережет.
Он все прятал туда. В наволочке свободного места хватало. Она съедала все, что в нее попадало. Ее из-за этого и сам Виктор слегка побаивался. Потому-то перед сном и привязывал эту наволочку вместе с подушкой к батарее, поясом от своего халата. Утром же горничная ее освобождала и относила назад на кровать. Хищную, голодную…
И чай предлагают по утрам. Или кофе без кофеина, но опять-таки с молоком. И фрукт. Вкусно, сытно и питательно.
Пришлось, выбирая, не на шутку понервничать над меню. В общем — каша, пирожок, чай. В точности тот же набор, что и каждое утро на протяжении последних пяти-шести недель.
И банан. С фруктами этой проблемы, — что же выбрать? — не было. Фрукт был каждое утро иной, но зато один.
Официантка просто брала со своей тележки один из плодов, из кучи яблок, груш или бананов, и выкладывала его на салфетку справа от белой тарелочки с пирожком. Причем Виктор ни разу не смог уловить тот момент, когда бы она задумалась, выбирая из пирамиды фруктов лучший. Хотя был уверен, что именно для него она выискивает в этой куче самый вкусный, спелый и сладкий банан или персик, уже разрезанный и без косточки. Как она его находит? Так легко и естественно, будто на этом самом персике или яблоке написано его имя!
Виктор и сегодня внимательнейшим образом осмотрел банан, но не нашел на его шкурке ничего, что указывало бы на его принадлежность именно ему. «Да, как она это делает?» — опять, как каждое утро восхитился репортер виртуозной работой этой мастерицы.
Официантка, толкая перед собой тележку, пошла на выход. Виктор привычно поразился тому, насколько сексуальна и привлекательна любая женщина, держащаяся за никелированную трубку – даже будь это всего лишь горизонтально расположенный поручень сервировочного столика.
«Женюсь, — завороженно глядя в широкие крепкие ягодицы подавальщицы снова пообещал себе Виктор, незнамо в который уже раз за последние недели, проведенные в этой городской усадьбе его сиятельства герцога. – Как выпадет свободная минутка, так на ком-нибудь и женюсь. Беспременно».
Вспомнил блестящий поручень тележки и сомлел.
«Вот только найду себе стриптизершу и столик на колесах прикуплю…»
Покушав, Виктор постучал в дверь туалета. Вообще-то там было пусто, но, на тот случай, если там все же кто-то есть, надо было его предупредить о своем приближении. Это была одна из тех привычек, что появились у молодого репортера после его первого рабочего дня. Избавлялся он от них с трудом, и только недавно перестал перетягивать веревочками штанины и рукава – чтоб никто не мог незаметно для него в них забраться.
Потом, по пути в конференц-зал, на редакционную «летучку», молодой журналист случайно встретил старшего дворецкого этого поместья. Вот как только дошаркал до холла – так и встретил. Повторяющееся изо дня в день событие привычно порадовало: с этим достойным джентльменом у репортера сразу сложились теплые приятельские отношения.
Они заулыбались друг другу и остановились поболтать в месте, откуда вверх и вниз расходилась широкая мраморная лестница, покрытая потертой ковровой дорожкой. Как-то Виктор случайно увидел, как по этой лестнице два лакея в белых одеждах несли бледного мужичка в застиранном, слишком длинном для него халате, с завязанными за спиной рукавами. «Еще одного поклонника «Д’Эльфа» поймали, — с неприязнью подумал тогда Виктор. – Так и лезут к нам. Чего им здесь, медом намазано? До подписной кампании еще целый месяц…»
Мажордом благоухал дорогой туалетной водой, был, как всегда, чисто выбрит и весь в белоснежно-белом. «У обслуги в этом особняке какой-то бзик на белый цвет», — подумал репортер.
Дворецкий явно благоволил Виктору, то и дело пытался ему услужить. При этом вел он себя без должного подобострастия, как ровня, и молодой журналист страдал, не зная, как указать этому мажордому на неуместность подобного поведения. Не то чтобы он задирал нос – все мы, понятное дело, демократы и все такое прочее — просто каждый должен знать свое место.
Они поболтали по-дружески о том о сем. Обсудили зачем-то возможный импичмент американского президента, хотя Трамп был Виктору безразличен как сова об пень; мажордом посетовал на резко скакнувшие вверх цены на пиво, и пусть молодой репортер за три месяца практики в «Д’Эльфе» пристрастился к напиткам семейства абсентовых, но пришлось и ему по поводу пива посокрушаться; и едва не поминутно разобрали они последний матч «Барселоны» с каким-то ПСЖ, о котором Виктор услышал впервые в жизни.
Некоторый интерес вызвало у него лишь то обстоятельство, что этот мажордом, оказывается, лично знаком и с Дональдом Трампом, и с Лионелем Месси. Даже с двумя Месси и четырьмя Дональдами Трампами! И все они в разное время проживали в этом особняке, которым он имел честь управлять. Один из них, как понял Виктор, и сейчас отдыхал от государственных забот где-то на втором этаже этого дворца.
Репортер ради сохранения репутации светского человека в ответ путано, запинаясь и то и дело сбиваясь на совершенно ненужные подробности рассказал историю, которую только вчера редактировал для субботнего выпуска «Д’Эльфа». О том, что в зоопарке Льежа родился трехглавый скунс. И удрученные тем, что средняя голова съедает весь корм, боковые головы постоянно выбрызгивают из анальных желез их содержимое, из-за чего зверек до сих пор как следует не исследован.
— Вот только знакомых скунсов, в отличие от вас с вашими трампами, у меня нет, — пожалел себя репортер. Его глаза снова увлажнились. – Если не считать этого лысого обозревателя из отдела культуры. Та еще вонючка!..
Между делом поговорили о новых лекарственных средствах и дворецкий мягко пожурил Виктора за то, что он упорно манкирует их приемом.
Виктор зашелся смехом. Этот дворецкий такой забавник! Постоянно использует всякие разные смешные слова. Хотя бы вот это – «манкировать». Просто умора.
«Надо бы посмотреть в словаре, — подумал Виктор, — что оно означает. Интересно, в редакции у кого-нибудь есть толковый словарь?»
После того, как у них забрали ноутбуки, планшеты, айфоны и прочие суррогаты интеллекта, работникам редакции стало затруднительно демонстрировать не только свой кругозор, но и грамотность. Виктор исключением не был.
Мажордом терпеливо дождался, когда у журналиста кончится очередной приступ воодушевления и с легкой укоризной заметил, что не дело это — таблетки в наволочку прятать. Медикаменты требуют к себе уважения. Продукт высокой технологии как-никак. И любезно предложил репортеру целую пригоршню капсул и таблеток из своих личных запасов.
Горничная со стаканом воды уже стояла рядом. Отказать этому милому человеку репортер не смог и, как наседка, склевал все таблетки. Дворецкий, извинившись, взял двумя пальцами верхнюю губу Виктора, потянул ее на себя и заглянул ему в рот. «молодец. Ведь может, когда захочет», — пробормотал он. И, улыбнувшись, легонько потрепал журналиста по щеке холодной рукой.
После приема лекарств Виктору сразу стало легко и покойно, он наконец-то перестал думать о стриптизершах, так соблазнительно толкающих перед собой сервировочные тележки, и нестерпимой обиде, нанесенной омлету. И смог спокойно и обстоятельно, без слез и хихиканья, рассказать дворецкому о том, как ловко он сегодня ускользнул из лап паука. То есть как бы он это сделал, если что, но уже на третьей фразе мажордом напомнил Виктору, что его ждет работа. Репортер со своей стороны попросил передать слова глубочайшей благодарности его светлости герцогу Д’Эльфе, приютившему редакцию в своем дворце после…
Тут Виктор смутился. Ему до сих пор было стыдно за то, что он натворил примерно месяца два тому назад. Но старший дворецкий лишь ободряюще похлопал Виктора по плечу и сказал, что ничего-ничего, с кем, мол, не бывает. Ему и самому иногда так хочется подпалить этот дворец вместе со всем его содержимым, что хоть вой! Особенно по понедельникам, чтоб их…
Виктор было задумался над тем, что следующий понедельник уже послезавтра, и не сделать ли ему приятное этому милому человеку? Тем более, что он знает, где горничная прячет свои сигареты, а главное – спички.
Но мажордом легонько подтолкнул журналиста в сторону зала и он тут же потерял эту светлую мысль.
Там уже все собрались. За высокой стойкой слева от двери скучала секретарша в кокетливой белой шапочке, баскетбольного роста женщина лет пятидесяти.
— Мне есть что-нибудь? – спросил Виктор, кивнув на стопку мятых конвертов на полочке под стойкой.
— Еще пишут, — мягко ответила секретарша, показав репортеру верхний конверт, действительно пустой. И улыбнулась так, что у Виктора привычно ослабли колени. Виктор даже подумал, что черт с ними, стриптизершами. Представил секретаршу толкающей тележку с несколькими кастрюлями и двумя чайниками на верхней и средней полке и подумал, что выбрать жену будет, пожалуй, несколько сложнее, чем разобраться в соперничестве манной каши и омлета.
Эта секретарша, кстати, была единственной особой женского пола, допущенной готовить очередной номер газеты. Редакционные дамы, также поселенные к его светлости, жили где-то на женской половине и неизвестно чем там занимались. Это было необъяснимо и даже как-то подозрительно, просто половая сегрегация какая-то, но, к счастью, разделение по полам оказывало исчезающе малое влияние на содержание «Д’Эльфа». Журналистов любого пола — сколько бы не выдумывали этих самых полов приверженцы разнообразия сексуальной и гендерной идентичности — можно сравнить с канарейками, клюющими корм и затем залихватски чирикающими в клетке, на внешний вид и внутреннее убранство которой, по авторитетному мнению Юрла Костнера*, они не могут никоим образом повлиять.
Виктор исподлобья оглядел редакционный зал. И, как обычно, подумал, что его сиятельство, конечно, человек не бедный, но и у него, похоже, просто не доходят руки до всех уголков собственного дворца.
Помещение было забито легкими столами на пластиковых ножках, такими же невесомыми разноцветными стульями и огромными, совершенно неподъемными диванами вдоль стен. Виктор знал, что если прищуриться и посмотреть на любой из них сквозь ресницы, то диван покажется огромным морщинистым ртом, замершим со сжатыми губами в ожидании еды. Вот так вот сядешь на вытертую кожу, а они возьмут – и разойдутся!..
Даже страшно представить дальнейшее. Виктор полагал себя человеком отважным, но этим не кичился. Склонность к риску, считал он, есть признак незрелого ума. Поэтому на эти диваны он не садился. Никогда. Если честно, то он старался даже не смотреть в их сторону.
Легкий запах хлорки поднимался от потертых квадратов линолеума к зашитым металлической сеткой флуоресцентным лампам, под серый пыльный потолок. Они постоянно были включены: армированные и вдобавок ко всему тонированные стекла пропускали очень мало солнечного света.
Именно окна были в этом зале единственным, что хоть как-то будило воображение.
Их было восемь, овальной формы и разного размера. Пара средних была почти трех метров в высоту, остальные уменьшались по мере приближения к боковым стенам. И невозможно было понять замысел архитектора, таким образом их задумавшего.
Под центральной лампой стоял стол главреда, мимо которого Виктор попытался проскользнуть как можно незаметнее. Падишах напрягся и в свою очередь постарался не увидеть репортера. Оба делали это столь неуклюже, что не подметить эту пантомиму было невозможно. Зато почти все остальные работники редакции поприветствовали опоздавшего довольно тепло, ведь Виктор сделал то, о чем регулярно мечтает каждый клерк: сжег свою контору дотла и сплясал на ее пепелище.
Падишах тяжко вздохнул. Таков жребий всякого начальства — быть жертвой непроходимой тупости подчиненных. И после всего лишь пяти даблов элитного односолодового Мидлтона любой руководитель с готовностью хоть кому расскажет, как изо дня в день страдает его нежная душа от слабоумия этих недоумков, работающих под его началом.
Но для главного редактора «Д’Эльфа» маета с персоналом была не только постоянным, но и сладостным бременем. Ему нравилось мучиться от несовершенства подчиненных, поскольку именно это делало его самым умным в сообществе, именуемом редакцией. Наоборот, он бы не на шутку разочаровался, прояви его крепостные интеллект и смекалку.
После пожара редакции пришлось переехать в новое место, но работа не остановилась. Люди любят читать газеты, и им все равно, в каких вертепах их фабрикуют.
— Где? – тихо спросил падишах у выпускающего редактора, которым сегодня был Бриннер. И страдальчески скривился.
Алоиз отвлекся от мыслей о своей коллекции. В последние два месяца, неожиданно для самого себя, он увлекся марками. В его коллекции их было уже четыре штуки, да мало того – еще и двух разных видов: одна была зелененькая за пятьдесят центов, и целых три желтых, двадцатицентовых.
Филателист с четвертого этажа, с которым Бриннер встречался на прогулках, предложил ему позавчера за одну из желтых розовую марку за десять центов и верхний коренной зуб с тремя длинными и острыми корнями. Желто-коричневый, местами даже черный, но прекрасной сохранности. Вот уже два дня как Алоиз напряженно думал, меняться или нет? Но сейчас следовало заняться работой.
— Что — где? – переспросил Бриннер. Ему было наплевать на гримасничанье главреда, но дело есть дело.
— В каком смысле «что – где»? – сразу, с полоборота завелся падишах. Редакция готовила очередной выпуск, а для главного редактора было делом чести высочайшее качество каждого номера газеты.
— Нормальное фото где? Мы ведь договаривались, что на третью полосу пойдет королева красоты позапрошлого года.
Шеф-редактор отдела экономики удивленно поднял брови.
— Она еще вроде бы в парламент собралась…
Алоиз нахмурился, как бы вспоминая. На самом деле перед его внутренним взором стояла двадцатицентовая марка и такой же как она желтый коренной зуб. И розовая марка за десять центов. Меняться или как?
— Эта, как там ее…
Главный редактор неопределенно поводил руками в воздухе.
— Она еще заявила в прямом эфире, что Путин был любовником последней русской императрицы и умеет лечить наложением рук. Читателям же всегда интересно, когда человек с такими выдающимися достоинствами идет в политику. Это я не про Путина! – тут же оговорился он, с опаской посмотрев по сторонам. — А ваш охламон даже фотографию нормальную сделать не может. Вот, удостоверьтесь…
Бриннер уныло скосился туда, куда указывал палец главного редактора. И да, с его претензиями было трудно не согласиться: после переезда «Д’Эльфу» стало гораздо труднее поддерживать прежнюю респектабельность. Вот и фотографии эти… Ну вот как так можно? Левая грудь королевы раза в три меньше правой, недостает одного уха… А это, собственно, что такое?
Алоиз пригляделся. Точно! Он присвистнул. Вы только гляньте — она еще и стоит на одной ноге. В том смысле, что нога – одна. Да что с ней произошло за последние два года? Вот же цапля гламурная…
«Скорее всего, — решил Бриннер, — опять всему виной новые технологии…»
Но главному Алоиз угрюмо буркнул в ответ:
— Он старается. Говорит, что даже после отбоя глаз не смыкает, все трудится…
Падишах махнул рукой:
— Да знаю я как он не смыкает. Храпит по ночам так, что стены трясутся.
— Вам-то откуда знать? – как-то очень уж неполиткорректно удивился Алоиз.
Главный редактор вздохнул – иногда приходится по сто раз повторять людям очевидное:
— Пожар в редакции, что и говорить, многое изменил в нашей жизни. И то, что мы мобилизованы и перешли на военное положение, а теперь живем и работаем в одном здании – крайне неприятно. Но есть и плюсы. Этот ваш старательный живет рядом со мной. И я слышу каждый его чих. А по ночам – мощный храп.
Шеф-редактор замялся:
— Мы все сейчас переживаем стресс…
— Да уж, — вздохнул падишах. – Здешние медикаменты какие-то не такие… Совсем не помогают.
И перешел на шепот:
— Вы заглядывали внутрь этих новых капсул? Там абсолютно белый порошок! Я даже подумать не мог, что так бывает. Если уж нет лилового, то желтый или зеленый наполнитель – еще куда ни шло. Но белый!..
Алоиз молча кивнул. Его тоже удручал этот жуткий цвет. Да что там он – всем его коллегам было не по себе от этой белизны.
Пожар в редакции уничтожил все запасы доктора Олендорфа. Тяжелые времена после этого настали для всех, кто в «Д’Эльфе» принимал произведенные в его лаборатории капсулы. Лишенные стимуляторов, работники всех уровней замыкались в себе, бились в истериках, впадали в депрессию. Получив же один и тот же диагноз, были они естественным образом собраны под общей крышей, чтобы продолжить свою работу. И то сказать: никакое медицинское заключение, со всей прямотой устанавливающее у средств массовой информации клиническое безумие, не остановит их работу. Не было еще прецедентов. Наоборот: сходя с ума, они удваивают свои усилия.
Но лечится депрессия долго и сложно.
— Самое странное, — сказал Бриннер, — что иногда мне кажется, будто мы все делаем что-то бессмысленное. Что-то никому не нужное…
Главред с ненавистью посмотрел на собеседника.
— Мы заняты тем же, что всю предыдущую свою жизнь. И я никому не позволю сомневаться в дне сегодняшнем, ибо это перечеркнет все наши достижения минувших лет.
Он хлопнул ладонью по столу. Звук получился слабый, неубедительный, будто такса пукнула. Но работники редакции по привычке вздрогнули.
— Прекратить паникерские настроения!
И скривился, оскалив зубы:
— Учтите, я знаю, где вы живете!
— Вы меня что, пугаете? — удивился Бриннер. Подумав, добавил:
— Я, кстати, тоже знаю, где вы проживаете. Здесь! А как иначе? Когда наши аппартаменты в соседних коридорах!..
И подумал, что желтую-то марку надо на зуб поменять. Будет чем от этого – с острой неприязнью глянул он на падишаха – отмахиваться. Если что…
К главреду подошла секретарша, погладила его по спине и прошептала на ухо что-то успокаивающее. Затем подала ему воды, перед тем накапав в стакан бесцветной жидкости.
Через минуту совещание продолжилось:
— Так что… – палец снова ткнул в фотографию королевы красоты. — Немедленно переделайте! – потребовал он. – Надеюсь, вас не затруднит лично объяснить фотографу, что следующий такой ляп сделает его безработным. И я лично прослежу, чтобы в приюте для бездомных ему в миску даже кипятка не наливали, не то что супа, — прошипел он.
Главный редактор придал лицу злое выражение, но спустя совсем немного времени морщины между бровями разгладились, выражение глаз стало по-детски беспомощным.
— Ведь хотел же сказать что-то важное… И на тебе – забыл. Кстати, чем там кончились выборы? Кто теперь наш президент?
— Какая разница? – удивился Бриннер.
— Ну да, ну да… Согласен – глупость сморозил. И вот еще что…
Падишах поманил Бриннера, и когда тот нехотя придвинулся поближе, заговорил шепотом:
— Вы же знаете, я – либерал, в некотором смысле даже демократ. И никто не смог бы обвинить меня в желании оказывать давление на подчиненных, но, дружище, мы легко можем до этого докатиться, если наши работники будут поголовно одеваться в одно и то же.
Бриннер изобразил непонимание. Снова раздражаясь, главный редактор продолжил:
— Ладно, я могу согласиться с тем, что все в редакции стали одеваться как я – с модой не поспоришь.
Алоиз оглядел падишаха, его кокетливую курточку поверх белой футболки и не доходящие до лодыжек мягкие брюки без стрелки. Главред, по мнению шеф-редактора, выглядел вполне респектабельно. Непонятно было одно: в чем, собственно, суть его претензий.
— Но неужели обязательно обезьянничать даже в вопросе цветовой гаммы? – продолжил главный. – На прошлой неделе, когда я был в синем – все сразу напялили на себя синее. От цвета виноградного тумана до имперского синего. Эта неделя зеленая, и все тут же перекрасились под доллар. Иногда я чувствую себя цыпленком в инкубаторе.
— Это красиво. Спортивно. Гигиенично, — сказал Бриннер. Еще раз оглядел себя, такого франта в этом изумрудном костюмчике. Пошевелив пальцами ног в мягких тапках, с чувством добавил:
— И очень удобно.
— Да?
Главред с сомнением оглядел зал, в котором занималось своими делами полтора десятка человек, все в разного оттенка, но схожего покроя зеленых нарядах.
«Просто банда лепреконов какая-то…» — вяло возмутился падишах. Но его тут же отвлекла другая мысль.
— Может, вы и правы… Как-то некоторые из них стали работать… Я бы даже сказал — с огоньком. Не приведи господь, конечно! – мельком посмотрев на застывшего у одного из окон Виктора тут же оговорился он. – Но вот, удостоверьтесь сами…
Падишах встал и, шаркая тапками, подошел к углу, в котором множество квадратных листочков бумаги было развешано на нитках, натянутых между стенами. Макет номера, так это называют в кругах людей высокообразованных, местами даже культурных.
— Где это… — бормотал главред, подслеповато вглядываясь в макет.
— «Наша сборная заняла третье место на командном чемпионате мира по шахматам среди штангистов…» Не это? – спросил Алоиз.
Главный редактор помотал головой.
— «В Брюсселе избран мэром Маннекен Пис. Протесты феминисток парализовали общественный транспорт…»
Главред отмахнулся и от этого предположения. Тут же, обнаружив на соседней нитке то, что искал, обрадовался находке как подарку:
— Вот же она! Прекрасная статья! Японцы-то машину времени изобрели. Представляете? Во дают самураи!
Бриннер пригляделся, но на предполагаемой иллюстрации к этой статье был агрегат, более всего походивший на автомат по продаже газированной воды. Такие были на каждой улице в годы его молодости.
— Причем они уже испытывают бытовую модель, — довольным тоном, будто сам имел к этому отношение, продолжил главный редактор. – У них там в Токио прямо на улице уже поставили озоново-соляную камеру. Принять участие в испытаниях может каждый желающий. Платишь, раздеваешься, заходишь в эту дверцу… Выпиваешь лекарственный раствор, пять минут дышишь насыщенным озоном и парами морской соли воздухом, потом бац — разряд! – и ты перемещаешься на пару тысяч лет в прошлое, в то место, где в этот момент природа создала идентичные условия: много соли, озона и электрический разряд в двести тысяч ампер и полмиллиарда вольт!
— А если они будут посреди Атлантики, эти условия?
— Никто не совершенен, — с абсолютным безразличием пожал плечами падишах. – Но от волонтеров отбоя нет. Тем более, что для пенсионеров и безработных путешествие совершенно бесплатно: им его оплачивают их пенсионные фонды.
— А как они попадают назад?
— Билет дается в один конец. В отличие от вас те, кто хотят окунуться в прошлое, дурацких вопросов не задают. Дело вообще не в них!
Главред еще раз окинул взглядом макет будущего номера.
— Интернета у нас временно нет, мобильная связь отключена по техническим причинам. Издания конкурентов нам не поставляют из-за недостаточного финансирования. Выходить за пределы дворца… Даже со своего этажа мы, по соображениям безопасности, можем выйти только на прогулку в сад. Сами знаете – на входе информации ноль. Так откуда берутся все эти статьи, заметки, репортажи, очерки, обзоры и даже интервью?
«Оттуда же, откуда и раньше…» — подумал шеф-редактор, но не стал произносить вслух очевидное. Пожав плечами, Алоиз отошел к фотокору.
Тот, высунув от старательности язык, ваял из пластилина очередную фигурку, кого-то одетого в оранжевый пиджак и светло-голубую рубашку. С особым тщанием он вылепил туфли этой куклы, вычурные бело-коричневые оксфорды. Пока было неясно, кто должен получиться: у столь затейливо одетой фигурки еще отсутствовала голова.
Когда фотограф взялся за потертый «Поляроид», Бриннер удивился:
— А голова-то?..
— Это ж наш мэр, — пожал плечами фотокор. – Ему без нее даже лучше. Больше шансов сойти за умного.
На краю стола, рядом с пластиковыми инструментами для лепки, шеф-редактор сразу высмотрел ту самую королеву красоты позапрошлого года. Осторожно, чтобы ненароком не помять, взял ее в руку, присмотрелся.
— Падишах недоволен твоей работой, — сказал он. — Портрет этой красотки, говорит, переделать надо.
И хмыкнул:
— Хотя каждому сразу понятно, что в переделке нуждается сама королева. Скульптор ты так себе…
Фотокорреспондент обиделся.
— Я вам не фотограф какой-нибудь! То есть да, и это тоже, но для меня главное – внутренний мир человека, а не его обманчивый внешний облик.
Виктор, прислонившись к стене, смотрел в окно. После утренних встреч с мажордомом ему всегда становилось легко и покойно, накатывала безмятежность, куда-то улетучивались страхи. За его спиной коллеги лепили из пластилина и фотографировали, ножницами резали бумагу и что-то такое из нее склеивали, писали буквы, сперва складывающиеся в слова, потом в предложения, затем в статьи… А там, за оградой, виднелся парк и скоро в нем должны были появиться… Да вот же они!
Седой старик прихрамывал и смотрел на облака, на деревья и птиц так, будто видел все это в первый раз. Рядом с ним медленно, подволакивая задние лапы, шел огромный пес. Как всегда – слева. Когда старик притормаживал, собака утыкалась в его ногу. Тогда он брал ее за ухо и по повороту шеи даже с двух сотен метров было видно, как ей это приятно.
В этих двоих звучала тихая ритмичная мелодия теплого моря, сохнущей на горячем песке ловушки для креветок и рождающей богинь пены; от них исходил мягкий свет отраженной в черной воде, уверенной в своем совершенстве полной луны; они источали аромат горькой полыни и смешавшегося с дорожной пылью мужского пота; в их походке вибрировали струны тысяч желаний, никак не укрощенных долгими годами жизни. Воплощение ничем не замутненной дружбы.
Старик был похож на старого солдата, одного из тех, кто знает о себе все, как знают это только ходившие на шквал пулеметного огня, под дождем осколков в атаку мужики. Это знание дает им такую уверенность в своих силах, что, на такого старика глядя, уступит дорогу и медведь.
Но он походил и на пожилого рокера, по сию пору живущего в ритмах своей молодости и ироничного по отношению ко всему вокруг, потому что все это уже было, а молодым, так бесящим забывших свою собственную юность старперов, неизбежно придется, старея, поумнеть.
Еще он напоминал сошедшего на берег моряка, все видевшего и уверенного, что в различных ландшафтах есть отличия климата и флоры, архитектуры и фауны, но люди всегда одинаковы, и умный человек где угодно найдет в них светлое и благое.
Добрых четыре недели, с тех пор, как его вернули в редакцию, Виктор наблюдал за этой парой. Каждый раз ощущая спокойствие и весьма странную в его положении уверенность в себе. Хотя уже знал одну из непреложных истин этого дома: если тебе вдруг стало очень хорошо – оглянись, может, за твоей спиной стоит ангел в белом и в руке у него шприц благотворный.
Иногда ему даже казалось, что это он там гуляет с собакой. Родись он чуть раньше, живи он чуть иначе…
У стойки, за которой скучала секретарша, началась суматоха. Виктор, даже не оборачиваясь, знал, что там сейчас происходит. Это повторялось изо дня в день, с небольшими вариациями.
Сегодня суббота, так что наверняка зашли трое молодых людей из обслуги. В аккуратных белых рубашках, заправленных в такие же белые брюки. Крепкие, коротко стриженные.
Один из них взял, наверное, у секретарши большой пустой конверт… Виктор обернулся: да, вот он уже собирает в него макет воскресного номера. Это посыльный из типографии. Сейчас он сложит в этот конверт статьи и иллюстрации к ним и отправится… В последние недели никто из редакции не видел ни одного отпечатанного номера газеты, так что полной ясности с тем, куда посыльный из типографии относит эти конверты, не было.
Второй мóлодец аккуратно выкладывал на стойку прозрачные целлофановые пакеты. «Ну да, сегодня же банный день», — подумал Виктор. В пакетах стопками лежали выстиранные и выглаженные пижамы. На прошлой неделе они были зеленые, на позапрошлой – синие. Следующую неделю, судя потому, что видел Виктор, членам редакции предстояло провести в костюмчиках всех оттенков оранжевого.
Эти двое, знал Виктор, закончат свои дела и уйдут. Третий же – тот самый, что сейчас помогает секретарше раскладывать по пластиковым стопкам таблеточки и наполнять водой стаканы – сразу после этого начнет расставлять кругом стулья. И вскоре придет…
Дверь бесшумно открылась и вошел мажордом. Он протянул секретарше несколько сложенных листков, которые тут же были разложены в пустые конверты. Которые чуть позже раздадут журналистам: в них они найдут темы для новых своих статей. И это произойдет буднично и понятно, в точности так, как в прошлые годы.
Старший дворецкий тихонько хлопнул в ладони, созывая всех на редакционную летучку.
Знакомые с распорядком члены редакции потянулись к стоящим посреди помещения стульям. Спустя минуту все они сидели, уставившись в пол.
— Начнем, пожалуй, — очень доброжелательно произнес дворецкий. И произнес так, будто предложил клиентам очень дорогого ресторана на ужин лангуста:
– Сегодня у нас новичок.
Он ласково посмотрел на стоящего у окна паренька.
– Пора и тебе к нам присоединиться.
Виктор украдкой вытер рукавом пижамы слезу. Он и себе не смог бы этого объяснить, но ему очень не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь кроме него видел эту парочку, гуляющую по пустынным в это время дня парковым дорожкам.
Свободны были несколько стульев. Виктор выбрал тот, с которого, обернувшись, мог видеть парк.
Перед тем как сесть он украдкой оглянулся: старик с собакой были на месте. Но кое-кого пока недоставало.
— Что ж, начинай, — сказал мажордом ласково.
— Меня зовут Виктóр и я журналист…
— Здравствуй, Виктор, — нестройным хором ответствовали на это все остальные.
— Привет, — позже всех прохрипел его сосед справа и пшикнул себе в рот из ингалятора.
По левую руку от Виктора сидели неразлучные друзья, один с пустой трубкой в кулаке, второй в полосатом джемпере под курточкой цвета морской волны: он был единственным, для кого сделали исключение, позволив носить что-то свое. Быстрый взгляд выхватил из ряда опущенных вниз голов рыжие усы, набитый черной тушью на руку могендовид в кельтском кресте, чью-то бороду и вечно красное лицо айтишника. Напротив – злые маленькие глаза, наползающие на горбатый нос: падишах сидел выпрямившись и единственный из всех с угрюмой злобой смотрел на Виктора.
— Шесть лет назад мне надо было сделать выбор и, поскольку я не хотел работать, а склонностей у меня ни к чему не было, то я поступил на платное отделение факультета журналистики нашего университета…
В мрачной, даже зловещей тишине мажордом вежливо скалил зубы, прочие угрюмо пялились в вытертый линолеум: такую историю мог рассказать любой из них и никакого интереса она вызвать не могла.
Посреди своей саги Виктор сделал паузу и вновь оглянулся.
За его спиной, за ограждавшей дворец стеной, в парке, навстречу старику с его собакой шла женщина. Легкой походкой, будто не шла, а летела. Только седина выдавала ее возраст.
Встретившись, они обнялись и дальше пошли по парковой дорожке вместе. Но спустя минуту, на развилке, остановились и в шутку заспорили. Старик указывал в одну сторону, женщина – в другую. Пес, выкатив из пасти язык в черных пятнах, часто-часто дышал. Он переводил свой единственный глаз с одного спорщика на другого и даже издалека казалось, что он улыбается.
Старик достал из кармана какую-то монетку и подкинул ее вверх.
Покрутившись в воздухе, монета упала на давно не стриженный газон, там она и осталась. Старик не стал ее поднимать. Он и спорил-то для виду.
Когда Виктор закончил свою исповедь и снова обернулся, в парке уже никого не было. Ему очень хотелось пойти поискать эту монету. От этого, казалось ему, зависит вся его дальнейшая жизнь. Но по расписанию были физиотерапия, уколы, грязевая ванна, обед, прогулка, тихий час, прием лекарств, душ и сеанс лечебного гипноза. Дела, дела… Кто ж тебя отпустит, когда их столько. Глаза Виктора вновь наполнились влагой.
Не судьба ему подобрать эту критскую тетрадрахму. Кто-то другой найдет серебряный кругляш, на реверсе которого выбит лабиринт, тридцать шесть поворотов которого проведут его туда, где прячется счастье.
Ваш комментарий будет первым