Выбрать часть: (01) | (02) | (03) | (04) | (05)
(06) | (07) | (08) | (09) | (10)
(11) | (12) | (13) | (14) | (15)
(16) | (17) | (18) | (19) | (20)
(21) | (22) | (23) | (24) | (25)
Глава 3
ЗОМБИ-ТЕСТ
На полу что-то блеснуло. Бриннер, прищурившись, пригляделся, затем нагнулся и поднял сверкнувшую в свете лампы серьгу. Покрутил ее в пальцах… Почти сразу презрительно хмыкнул, небрежно отбросил дешевку в сторону двери. И подошел поближе к Виктору.
— Запомни, — внушительно сказал Алоиз, убирая одни очки в футляр и снова закрывая пол-лица другими, с большими темными стеклами, — за три месяца испытательного срока ты должен задать все мыслимые и немыслимые вопросы. Потом все они будут считаться признаком непрофессионализма. Так что спрашивай смело.
— Что такое зомби-тест?
«Ловкач, — заревновал Тротман. — еще один плюс заработал. Ведь как-то догадался же, что шеф еще не наговорился. Прямо на ходу подметки рвет…»
Бриннер отреагировал сразу, как будто ждал этого вопроса. И заговорил с явным удовольствием.
— Ты как, смотришь иногда фильмы о нашествиях зомби? – поинтересовался он.
— Как все… – пожал плечами Виктор.
— А ты когда-нибудь задумывался, почему их становится с каждым годом всё больше и больше? Не зомби, разумеется, а этих в высшей степени сомнительных поделок?
Знающий ответ на этот вопрос Тротман прислонился к дверному косяку. Зная наперед, какие вопросы будет задавать в ближайшие полчаса Алоиз и какие ошибки допустит, на них отвечая, этот новичок, Леон заранее злорадствовал. Но пока Виктор промолчал.
— Некоторые считают, что кинематограф — это вид искусства, — презрительно хмыкнул шеф-редактор. — На самом деле он с самого начала был всего лишь инструментом политрекламы. Лучшим из возможных. Задолго до Лени Рифеншталь и ее колченогого босса, который, как известно, был гениальным пропагандистом, хотя не отличался оригинальностью идей. Пропагандисту, впрочем, это и ни к чему.
Алоиз сделал многозначительную паузу.
— Выпустить из толпы лишний пар или, наоборот, завести ее до предела… Сплотить, заставить дышать смешавшимся воедино вонючим по́том миллионы самцов и самок, а затем погнать их всех в нужном направлении — нет в этом ровным счетом ничего сложного, если твои сценаристы и режиссеры осознают свой долг перед обществом. А куда им деваться от этой ответственности? Даже если они попытаются ее избежать, то для чего тогда бог создал продюсеров? — негромко рассуждал Бриннер.
«Сплошь общие места, — с трудом сдержал зевок Леон, — тоска смертная…»
Снова подойдя к окну, Алоиз выстучал пальцами по стеклу ритм, удивительным образом совпавший с надоедливо звучавшей в голове Тротмана мелодией. Как будто где-то в висках бренчала гитара и навязчиво пиликала губная гармошка.
Леон вдруг покрылся холодным потом.
С каждым хоть раз да приключалась в жизни такая неприятность, что вот ты спишь, и снится тебе кошмарный сон. Очень реалистичный. Более реальный, чем сама реальность. И те, кто в этом мире грез обретаются, что-то говорят и делают. Но, в отличие от яви, их речи нельзя взять и пропустить мимо ушей. Каждое их слово топором крушит мозг и в какой-то момент появляется тяжелое предчувствие. Именно это и произошло только что с Тротманом. Ему стало вдруг очень страшно.
— Ты, кстати, замечал, что во множестве фильмов лиходеи любят встать в четвертую позицию и с пафосом рассказать, насколько они плохие парни, и что они намерены сделать с теми, кому взбредет в голову им противостоять? — спросил, не оборачиваясь, Бриннер. — Типа, нашей империи зла, очередной в длинном ряду, нужна, пардон, ваша галактика. Или эта паршивая планета. Или город. А вот всех вас мы будем немножко, извините, распылять.
Он тихонько ругнулся.
— И что по-настоящему бесит, пугают эти парни всегда практически одними и теми же словами.
— Император Палпатин, Джокер, Дарт Вейдер, Ким Чен Ын, Доктор Зло… — решив принять участие в этой странной игре, начал перечислять киношных злодеев Виктор.
— Можешь не напрягаться, их тьма, — с легким удивлением посмотрев на стажера, когда тот назвал имя председателя госсовета КНДР, перебил его Алоиз. — Но те, кто от них спасает, практически всегда молчаливы. Они действуют! Стреляют, взрывают, изобретают смертельные для инопланетных уродов лучи. Почти всегда молча, заметь.
— Ну да, — согласился Виктор. — А что в этом странного?
— Ничего, — вздохнув, отвернулся от окна и вернулся на свой насест, на край редакторского стола, Алоиз. — Но как ты думаешь, это случайность, что потом вожди одной великой нации выставляются то лидерами на самом деле не существующего свободного мира, то последней надеждой человечества, то хозяевами сияющего града на холме? Всегда с огромной любовью к себе подчеркивая свою уникальность и исключительность. То есть говорят как бы за тех, за киношных героев.
И уточнил:
— Используют их вероятную риторику. И любого, кто мешает им пережевывать сорок процентов ресурсов планеты, тут же зачисляют во врагов демократии.
Алоиз замолчал, из-за темных стекол с интересом наблюдая за меняющимся лицом практиканта. Шеф-редактор регулярно провоцировал своих подчиненных смелыми мыслеизъявлениями, но попадались на этот крючок только новички.
— Мне нравится Америка, — запинаясь, выговорил после очень длинной паузы Виктор, с опаской глядя на Бриннера.
— Еще бы! Мне тоже, — иронически хмыкнул шеф-редактор. — Кому бы не понравилось красиво жить за чужой счет?
Он сел на стул рядом с Виктором, жестом подозвал Леона.
— Учти, — тут же спохватился шеф-редактор, — напишешь что-то типа того, что я сейчас тут наболтал, в какой-нибудь своей статейке — сразу уволю к чертовой бабушке! Без выходного пособия! И с волчьим билетом!
Сразу уточнил:
— Есть темы, с которыми нельзя обращаться к неокрепшим умам, это для них чревато инвалидностью по психиатрии.
Бриннер задумался, что-то припомнив.
— Даже если взять да и процитировать одного уважаемого медиамагната, почти сто лет назад заявившего, что…
Он вынул из кармана блокнотик с золотым обрезом. Тротман знал, что шеф-редактор заносит в него только самые существенные мысли, свои и чужие. Те, при воспроизведении которых не хочет ошибиться даже в мелочах.
— Так, вот оно… «Американцам необходимо всем сердцем принять свой долг и свое положение самой могущественной державы в мире и вследствие этого оказывать как можно большее влияние на весь остальной мир в таких целях и такими средствами, которые они сочтут необходимыми». Каково, а?
Алоиз посмотрел на Виктора, затем на Тротмана с такой гордостью, будто сам сформулировал прочитанное.
— Внятно, логично, сильно. Ясно же, что если у тебя холодный ум, горячее сердце и чистые руки, то рано или поздно ты убедишь всех в своей правоте. Однако надо считаться с тем, что наши обыватели эти мысли могут воспринять как провокацию. Но между собой-то мы, дружище, можем быть откровенны?
Практикант явно хотел улыбнуться в ответ шеф-редактору, но получилось лишь скривиться. Челка упала на его лицо, придав ему трагедийности.
— Не идиотничай, — немедленно отреагировал на это Алоиз, — я же не критикую, наоборот, объясняю тебе, как используется массовая культура для достижения чисто политических целей. Понял?
Виктор промолчал. Его слегка косящие глаза сохраняли опасливое выражение. Бриннеру, судя по всему, это понравилось. Леон знал его так долго, что научился в определенных обстоятельствах угадывать его мысли.
«С этим мальчиком проблем не будет, — сделал вывод шеф-редактор. — Правильный мальчик… Питекантроп хуторской, а поди ж ты!»
— Так вот, вернемся к нашим баранам… Снято немыслимое количество фильмов, в которых хорошие парни почем зря метелят плохих. Их принадлежность к той или иной касте не имеет значения. Иногда копы хорошие, бандюки — плохие. Иногда наоборот. Не суть важно. Просто это первый, индивидуальный, уровень. И мы что?.. — снова обратился он к Виктору. Тот продолжал настороженно молчать.
— Тротман! — властно позвал Алоиз.
— Мы хотим быть заодно с ними, — уверенно продолжил Леон мысль своего шефа. — В смысле, с хорошими парнями. И грохнуть парочку негодяев тоже хочется. Нам ведь не просто так навязывают такие фильмы — нас учат ненавидеть этих мерзавцев. Даже если это на вид вполне приличные люди. В белых халатах или там каких-нибудь сутанах. Некоторые даже симпатичные. И образованные.
Алоиз иронически хмыкнул.
— Я хотел сказать — умные, — тут же скорректировал Тротман свою последнюю фразу. Что ум и образованность не составляют синонимической пары, Тротман знал точно. Лично проверял по словарю синонимов.
— Совершенно верно. Примитивно сформулировано, но верно. В душе мы уже на это готовы. Но это только начало.
Бриннер усмехнулся.
— Следующий этап — коллективный. Ты смотришь фильм о войне или массовом терроре. О нашествии рогатых кузнечиков или захвате планеты шестирукими ящерами из туманности Тухлое яйцо. Не в этом суть.
— А в том, — почти перебил его Виктор, покосившись на Леона, — что они учат ненавидеть большие группы.
— Точно! — обрадовался сообразительности стажера, вроде как неожиданный подарок получил, Бриннер. — Общины, нации, целые расы… Любые сообщества, в каждое из которых можно ткнуть пальцем и сказать — посмотри, какие они мерзкие, эти китаезы…
И начал загибать пальцы:
— Или русские. Или вольные каменщики. Или еще какие-нибудь сербы. Да хоть рогатые кузнечики! – воскликнул Алоиз. И скривился:
— Какие они жестокие! Какие опасные и подозрительные!
Виктор по-ученически поднял руку. Шеф-редактор кивнул.
— И их следует, ради всеобщего благоденствия, как только представится удобный случай, уничтожить. Злодеянием это считаться не будет, наоборот — это пойдет на пользу всем, — тоном учительского любимчика протараторил Виктор.
— Молодец! Быстро схватываешь, — похвалил Алоиз. — Вражда есть врожденная потребность человека. Говорят не на том языке и не то, что тебе приятно и привычно слышать? Читают не те книги? Молятся не тому богу? Распни их! Но даже если ничего из перечисленного нет — всегда найдется достоверный повод устроить резню, если порыться в истории.
Шеф-редактор на секунду задумался, что-то вспоминая, раскрыл было свой блокнотик, но тут же, так в него и не заглянув, продолжил:
— Как сказал один весьма неглупый джентльмен, человечество, его пока еще живая часть, бредет ко всеобщему процветанию и счастью по колено в трупах, которые хватают его за ноги… — внушительно выговорил он и замолчал, давая практиканту возможность оценить глубину мысли.
— А кто это сказал? — решил уточнить Виктор.
— Леон! — снова воззвал Бриннер.
— Не знаю точно, но думаю, что это вы, шеф! — почтительно предположил репортер.
— Тут и думать нечего, — неприязненно проворчал Алоиз и вновь обратился к практиканту:
— Но ты должен понимать, что есть одно препятствие.
Он многозначительно глянул на Виктора, тот недоуменно развел руками.
— Леон!
— Проблема в том, что всегда есть кто-то хороший. Среди этих китаез, русских или рогатых кузнечиков, — начал хорошо знакомый с логикой зомби-теста Тротман. — Кто-то белый и пушистый, кто ставит под сомнение необходимость уничтожения всех. Поголовно. До седьмого колена. Даже у многих нацистов, руководивших Германией, был свой «хороший еврей». Доктор Блох у Гитлера, генерал Мильх у Геринга… А это недопустимо. С их, разумеется, точки зрения, не нашей. Так ведь? — слегка заискивающе обратился он к Бриннеру.
— И тогда, — проникновенно продолжил шеф-редактор, — вступают в дело те же фильмы о зомби. Их насмотревшись, рядовой обыватель вроде бы и понимает разумом, что на экране кривлялись всего лишь загримированные статисты, но на ментальном уровне уже готов встретиться с конкурирующей группой, которую нет ни малейшего повода жалеть. Всех ее членов следует немедленно истребить. Не разбираясь, кто есть кто. – Бриннер присел на стол. — Это у Шекспира трагедия, когда муж в приступе ревности душит жену. Новичок, ты Шекспира-то читал?
— Кино видел, — уклончиво ответил Виктор. — Этот псих Отелло — полный отморозок! Никакого представления не было у мавра о гендерном равноправии. Что это за манеры, чуть что – за чужой кадык хвататься! Нельзя так с женщинами.
— Кадык у Дездемоны?
Алоиз иронически хмыкнул.
— Ужастики смотришь?
Виктор кивнул.
— Тогда тебе должно быть известно, что в зомби-стори, когда муж разносит в клочья башку обожаемой супруги — это всего лишь лишенная эмоций прагматика. Что, дорогая, приболела? Пуля вылечит! Среди зомби, по определению, дездемон нет. Среди них в принципе не может быть безгрешных ангелочков. Ладно, хватит слов.
Бриннер придвинул первый попавшийся ему под руку стул, развернул его задней стороной к Виктору и сел напротив стажера, широко раздвинув ноги и облокотившись локтями на потертую верхнюю планку спинки.
— Итак, — сказал он, — приступим.
Свет в конференц-зале стал меркнуть.
— Назовем это исходными условиями, — говорил шеф-редактор, и с каждым его словом в зале становилось всё темнее и темнее. Еще через несколько секунд наступила тьма кромешная. Леон с изумлением уставился в сторону совсем уже неразличимого окна, за которым только что был предрассветный город, а теперь снова сгустилась темнота.
— Умники в белых халатах выпустили из лаборатории какой-то смертельный вирус, заразу мгновенного действия…
Яркая вспышка света ослепила вдруг Леона. Некоторое время он ничего не различал вокруг, затем глаза привыкли к полутьме и Тротман обнаружил себя в помещении, забитом металлическими стеллажами с установленными на них весьма древними на вид блоками релейной связи, густо опутанными разноцветными проводами; на большинстве стоек висели таблички «Питание отключено».
Рядом на нескольких столах виднелось множество покрытых пылью мониторов и системных блоков, на стене висело большое электронное табло. Тротман задрал голову и ничего не увидел. Только показавшуюся бесконечной мглу.
«Ого! — поразился он. — Как тест-то за восемь лет продвинулся. В мое время, восемь лет назад, на собеседовании всё больше разговорами ограничивались…»
Над одним из столов, рядом с грудой металлических, темно-зеленого цвета коробок, склонился Виктор. Свет от настольной лампы, с соседнего стола, освещал его сбоку, и Леон сразу узнал его по дохлому пауку на шее. Практикант перебирал брякающие сталью предметы, иногда одобрительно хмыкал.
Сзади повеяло холодом. Леон обернулся.
Оказалось, что он стоит перед оконцем, выходящим на огромный зал с куполообразным потолком. Окошко было на большой высоте, с прекрасным обзором, и даже в тусклом, непонятно откуда струившемся свете Леон сразу понял, что внизу – зал ожидания вокзала, поначалу показавшийся ему пустым. Ряды скамеек, киоски без продавцов и покупателей, напротив – кассы, перед которыми ни одной очереди, лишь странная светло-серая рябь повсюду.
На противоположной стороне, сквозь арочный застекленный проем в полстены, видны были несколько перронов. Над аркой висел огромный циферблат с римскими цифрами по кругу. Приглядевшись, Тротман разглядел секундную стрелку, которая то сдвигалась на одно деление, то с несусветной скоростью делала круг, то замирала на месте.
«В наше время даже время сошло с ума», — подумал Леон, из-за потрясения сформулировавший свою мысль так, как никогда не изложил бы ее на бумаге. Опустив взгляд, он вновь не увидел ни одного человека, но теперь то, что сначала показалось рябью, оказалось непрерывно кишащей серой, даже на удалении наводящей страх массой.
Леона замутило, к горлу подкатила тошнота. Очень давно, в детстве, родители отправили его на лето в деревню, к бабушке. Исследуя лес рядом с ее домом однажды он, пробираясь сквозь кусты, внезапно оказался на краю оврага. Вдруг почва под его ногами поехала — и Леончик, от страха зажмурившись, на волне песка плавно скатился на самое дно, в конце этого пути ткнувшись головой во что-то мягкое, даже вязкое.
Это что-то непрерывно колыхалось, издавая еле слышное шуршание, и часть этого копошения как будто переползла на его волосы, в ноздри и открытый рот. Мальчик открыл глаза и закричал — перед ним была мертвая косуля в самой активной стадии разложения, покрытая непрерывно шевелящимся ковром мушиных личинок.
Панический страх перед всем, что умерло и разлагается, со временем у Леона прошел, отвращение к вермишели в любом виде осталось навсегда.
Сейчас, глядя вниз, он видел один из ужасов своей жизни, только сегодня это были не прожорливые личинки, а сотни, может быть, и тысячи людей. Медленно и бесцельно бродили они по залу ожидания и перронам, каждый сам по себе, но как бы выполняя общую, хотя пока и не известную им задачу. По ровному гранитному полу зала они брели как по кочкам, иногда на долю секунды возвышаясь и снова опускаясь. Что-то у них там под ногами было такое, о чем Леон даже думать не хотел и представить себе боялся…
Их головы и одежды были покрыты то ли высохшей грязью, то ли окатившей их всех разом пылью. Или все они попали под кислотный дождь.
«Мечта пропагандиста», — подумал еще Леон, завороженный копошением этой серой массы, единообразие которой не нарушалось ни одним цветовым тоном, единомыслие — ни одним проблеском сознания.
Вдруг в нескольких местах огромного помещения медленное брожение сменилось яростным бурлением. Там происходило что-то непонятное. Несколько голов пропало из вида, в стороны полетели черно-красные куски плотной массы и клубки толстых, даже на взгляд издалека склизких на вид веревок. Но очень быстро вновь восстановилось спокойствие, а в зале появилось несколько мест, где под ногами этих — даже в мыслях Леон побоялся слова зомби — появились очередные бугорки. Тротман, отнюдь не глупый человек, как-то сразу понял, что вляпался в крупные неприятности. Опять.
— Люди вокруг дохнут, затем, оставаясь мертвяками, начинают охотиться за тобой, — с запредельной громкостью загремел сверху, из темноты голос Бриннера. Леон прикрыл уши ладонями. Виктор от неожиданности уронил на пол защитного цвета трубу длиной метра примерно так в полтора.
— Это заведомый бред, несовместимый со здравым смыслом, но при неработающем кишечнике и полностью остановившемся обмене веществ им зачем-то нужно твое мясо!..
«Мясо!.. ясо!.. со-со!..» — повторило затухающее эхо.
Тротман глянул в окошко и обомлел: зомби явно слышали шеф-редактора. Броуновское движение в зале прекратилось, незрячие глаза были обращены к небу. И только при упоминании мяса серая толпа слегка колыхнулась.
В глубине души Леон всегда считал своего начальника исчадием ада. И то, что необозримая масса существ с отъехавшими мозгами явно признавала его кем-то вроде своего верховного божества, ничем не противоречило его исполняемым в редакции обязанностям. Встревожило другое.
«Ну чего он разорался? — плаксиво подумал Леон. — Будто нельзя тихонько шепнуть нам на ухо, если что-то важное… Этих-то зачем будоражить?»
— Мозги у них протухли, — громогласно продолжал Алоиз, — но глаза каким-то сказочным образом тебя видят!.. И!..
После небольшой паузы шеф-редактор сбавил тон:
— И так далее. Не будем разбираться в этом запредельном идиотизме, просто примем за данность.
Стоящий у стола Виктор нежно погладил приклад даже на вид страшного механизма и кивнул в знак согласия.
— А у тебя на руках целый арсенал! – снова проорал из тьмы, как будто ткнул в практиканта пальцем, Бриннер. — В том числе MG 42, например.
В его голосе зазвучали ностальгические нежные нотки:
— Прекрасный аппарат! «Пила Гитлера», он же «косилка». Был в фаворе от Адольфа до Аугусто. Человека очередью пополам разваливает. Будешь вгонять назад в гробы нелюдей или отдашься им на съедение? — громыхнул мрак.
— Ха! — очень живо отреагировал Виктор. – Мочить уродов до последнего патрона!
Обернувшись, он, подзывая, махнул рукой Леону.
— Бери ленты. Только сцепи их сначала по пять штук… — пнул практикант ногой стоящий рядом ящик, и продел голову в ремень, закрепленный на пулемете. — Чем больше патронов прихватишь, тем лучше. А я возьму еще несколько сменных стволов. И эту вот прелесть…
Виктор показал Леону очень старый на вид револьвер.
— Уэбли-455… Занятная вещичка. Ого, еще и с патронами «дум-дум»! Полный винтаж!
— Зачем он тебе? Этого агрегата мало? — с опаской покосился на «косилку» Тротман. Судя по тому, как врезался ремень в левое плечо практиканта, весила опасная железяка вместе с уже заправленной лентой не меньше пуда.
— Чудак-человек, — поразился Виктор и ласково погладил немецкий пулемет по кожуху, — как ты, в случае чего, из этой штуки застрелишься?
— Главное, как всегда говорит мой папа, — пробурчал Леон, — это хороший запас оптимизма и жизнеутверждающая позиция.
— Кто он у тебя? — поинтересовался, показывая Тротману, как соединить пулеметные ленты, практикант.
— Патологоанатом, — буркнул тот в ответ, вскрывая вторую коробку с патронами. Уже через четверть часа при помощи вырванных из мониторов пыльных шнуров он собрал в связки и обрушил на плечо полдюжины этих лент. И, подумав, прихватил со стола ручную гранату, в просторечии именуемую «лимонкой».
Сунуть ее оказалось некуда – на борцовском трико карманов нет. Поэтому «лимонка», отправилась за пазуху, где легла на круглый животик Леона, неприятно его холодя.
Выйдя через дверь с болтающейся на одном гвоздике табличкой «Диспетчер дистанции пути», вопреки его тяжелым предчувствиям, до первого этажа они по служебной лестнице добрались, никого по пути не встретив. Кроме очень толстой крысы, которая собралась было от них удрать, но вздохнула с облегчением, как показалось Леону, когда поняла, что это не зомби на нее вышли, а какие-то фрики. Тротман тоже был искренне рад отсутствию на лестнице кого бы то ни было кроме крысы — его груз тянул на два с половиной пуда, и убежать со всеми этими лентами он бы не смог даже от коалы.
Но когда журналисты вышли из неприметной двери в пустой холл и оказались напротив двух высоких арок, ведущих в зал ожидания — из них тут же двинулись серые мрачные фигуры. Злобно ощерив рты, протягивая к Виктору и Леону скрюченные пальцы… Всё как во второсортном малобюджетном ужастике.
Но хуже всего был запах. Гниющая мертвая плоть смердела так, что Леон поневоле озадачился: почему ни в одном фильме про нашествие зомби – из тех, что ему довелось посмотреть — нет на это ни малейшего намека? Или их создатели всерьез полагают, что поднявшиеся из гробов мертвецы тут же и вонять перестают? Вы это как себе представляете-то?
Виктор довольно, со всхлипом, вздохнул, дернул какую-то ручку и открыл огонь. Держа пулемет у бедра, он медленно поворачивался по оси, сияя счастливой улыбкой.
Вылетавшие со скоростью семисот сорока метров в секунду пули резали тела зомби в левой арке, пробивая их как фанеру, поражая сразу несколько рядов. Присевший на корточки Леон по неопытности попал под фонтан гильз, отскакивающих от пола, и неуклюже, как мог, от них уворачивался. Звона, с которым латунные трубочки сыпались на каменные плитки, Тротман не слышал — уши с непривычки заложило сразу.
Секунд через десять грохот стих. Практикант ловко заправил вторую ленту и снова вестибюль вокзала наполнили раскаты пулеметной очереди. Две с половиной сотни патронов проползли сквозь ударный механизм за те же десять секунд.
Виктор, крикнув «Ствол!», щелкнул хомутом в задней части кожуха MG 42, из которого вылезла казенная часть ствола, вытащил его и просто уронил на пол. Тротман уже стоял наготове со сменным стволом. Три щелчка разной громкости и резкости — и «косилка» вновь загрохотала, теперь уже по правой арке.
Серые фигуры шли сплошной стеной, не пытаясь уклониться от пуль. Одни падали, другие перелезали через их тела и тоже оседали, загромождая проход кучей перемолотой плоти, становившейся на глазах всё выше и выше. Чуть меньше трех минут, два ствола, тысяча патронов — и всё было кончено.
Обе арки на высоту в полтора роста закрыли теперь груды искореженных тел. Из-за этих баррикад виднелись скрюченные руки, тщетно пытавшиеся за что-нибудь ухватиться на их гребнях, но эти кучи порванной в клочья плоти были настолько скользкими, что ни у одного зомби это не получалось.
Остолбеневший Леон уставился на практиканта, сияющего улыбкой во весь рот.
«Где он этому всему научился? — подумал Тротман. — Надо бы посмотреть программу обучения журналистов в нашем универе. Судя по всему, она сильно приспособилась к действительности за последние годы…»
Столь же, видимо, изумленный, где-то в беспросветно черной высоте присвистнул Бриннер. Впрочем, шеф-редактор тут же взял себя в руки и только заметил из темноты:
— А что, вполне естественная реакция.
Еще одна вспышка на время лишила Тротмана зрения.
– Теперь усложним задачу, — громогласно объявил Алоиз. — Ты, Виктор, встречаешь группу зомби, сплошь состоящую из твоих бывших одноклассников. Так оно обычно и бывает: собираются люди на ежегодную встречу — и ближе к полуночи все немножко похожи на ожившие трупы. Но раньше они к утру все же приходили в норму, а этим не повезло. Твои действия? Старые друзья, как-никак…
Когда к Леону вновь вернулось зрение, они с Виктором были уже в типичном актовом зале типовой школы. И обстановка тут, кажется, была повеселее, чем на вокзале.
Стробоскоп разбрасывал блики, попеременно мигали разноцветные огни, пол устилал ковер из конфетти, а к шведским стенкам было привязано несколько дюжин воздушных шаров. Да и здешние зомби были живописнее, как-то жизнерадостнее — если позволительно так выразиться — тех, вокзальных.
Один, например, стоял за пультом, на возвышении в центре зала, в окружении колонок. Диджей и после смерти монотонно кивал головой и водил руками в воздухе. С частотой сто пятьдесят ударов в минуту бил Тротмана по ушам грохот ударных, мерзко скрипел синтезатор.
«Так вот для кого они этот хардкор пишут!» — обрадовался своему маленькому открытию Леон, с любопытством оглядывая зал.
Зомби на всем его пространстве бесцельно топтались на месте, пытаясь выделывать танцевальные па, что в данных печальных обстоятельствах выглядело бы комично, если бы Леону не было так страшно. Но одеты они были довольно прилично, и лишь местами испачканы в крови. Вообще-то больше это походило на сельскую свадьбу, как ее представлял себе Тротман, чем на встречу выпускников.
Правую стену зала украшали портреты Коменского, Песталоцци и Руссо. В один ряд с ними, в таких же рамах, висели фотографии вроде бы Стивена Кинга с гитарой через плечо и неизвестного Тротману мужчины, сидящего на кирпичном крыльце, рядом с золотистым ретривером. Леон толкнул локтем возящегося с тугим затвором Виктора, спросил про мужика с собакой.
— А, этот… Раньше там висели какие-то педагоги. Потом, когда я в седьмом классе уже был, из министерства образования пришло указание немедленно заменить портреты, не соответствующие новой общественно-политической формации, на более подходящие. Уже двадцать лет, мол, живем в прогрессе, а у вас тут до сих пор какие-то макаренки да сухомлинские на стенках. Черт! Заклинило!..
Виктор вытащил из кармана револьвер, постучал его рукояткой по какой-то железяке. Раздался щелчок.
— Вот оно как устроено, оказывается, — довольным голосом проурчал он и продолжил, заправляя ленту в приемник:
— Наши учителя решили схохмить, англичанка принесла портрет Стивена Кинга, мол, его творчество точнее всего отражает донельзя печальные и даже трагические обстоятельства профессиональной деятельности педколлектива. И этого второго…
На несколько секунд недавний практикант замолчал.
— Дин Кунц его, кажется, зовут… Уж не знаю, кто такой. Надеюсь, достойный человек. Я тогда помогал трудовику их вешать, потому и запомнил. До сих пор висят, к этим товарищам, похоже, у министерства образования претензий нет. Или там не знают, кто они такие.
Под портретами туда-сюда бродил толстяк, намертво зажавший в пухлом кулаке малую берцовую кость сияющего белизной скелета. Остальные кости в ассортименте волочились за ним следом, череп мелко подпрыгивал на неровном паркете, его нижняя челюсть щелкала на всех неровностях пола.
— Наш биолог, — тут же пояснил Виктор, уловив направление испуганного взгляда Тротмана. — Ничего криминального — скелет из кабинета анатомии.
Зомби, почувствовав гостей, начали сдвигаться в их сторону, ко входу. Даже биолог, оставив в покое учебный каркас человека, оторвался от компании великих педагогов. Только диджей никак на них не отреагировал.
Перед одной из ревущих колонок сцепились две девичьи фигуры. Обнявшись, они медленно топтались на месте, увлеченно грызя друг дружке шеи.
«Лучшие подружки, наверное…» — подумал Леон. Но и они разорвали объятия и повернулись к дверям. Их лохматые головы одуванчиками покачивались на уже обглоданных от плоти шейных позвонках.
Тем временем на сцене, в абсолютном одиночестве, вжимая в рот микрофон, под повешенным на бархатный занавес плакатом «Добро пожаловать!» неразборчиво бубнила непонятное пожилая полная дама в строгом клетчатом костюме.
— Смотри, живая! — поразился Тротман. — Вот это да! И как они ее не тронули?
— Это наша директриса, — нехотя пояснил Виктор. — Ее так все боялись!.. Видимо, некоторые рефлексы сохраняются и после смерти.
— Какая отважная женщина! — продолжал восхищаться Леон. – Вокруг такое, а она…
— А что? — огляделся еще раз практикант. — Наши встречи всегда примерно так и выглядят. При этом освещении могла и не заметить перемен в мелких деталях. Тем более что дорвалась до микрофона.
Он явно вспомнил какое-то происшествие из своей школьной жизни и добавил:
— В наше время главным делом всегда было продумать, как у нее этот микрофон потом отобрать…
Виктор, выковырявший из потертого кресла рядом с собой полоску поролона, разорвал ее пополам и запихнул по кусочку в каждое ухо.
— Привет вам от Сыча! — счастливым голосом крикнул он и пустил по залу сразу целую ленту.
Поток пуль разваливал тела зомби, отрывал руки и ноги; ошметки плоти разлетались во все стороны. Тротман понял, что во второй раз смотреть на это уже не так страшно. Даже не очень-то интересно.
— Какого еще сыча? — поинтересовался Леон, когда отшумел грохот выстрелов. Хотя, видя практиканта в профиль, мог бы и сам догадаться.
Музыка продолжала греметь, и Виктор его не услышал. Школа не вокзал, ему хватило пяти сцепленных воедино лент на всё про всё, но за одним исключением. И, глядя на продолжающего кривляться диджея-зомби, он полез в карман за револьвером. MG 42 одиночными не стреляет.
— А можно я? — спросил Тротман, зачем-то подняв, как школьник, левую руку, а правой выуживая из-за пазухи «лимонку». Та была уже теплой и скользкой от пота.
— В моем доме на первом этаже ночной клуб… «Acid House» называется… Так что пять раз в неделю я по ночам мечтаю, чтобы к ним зашел на огонек Фредди Крюгер или Майкл Майерс. Еще лучше, если оба они разом…
— У каждого свои мокрые сны. Понимаю и уважаю, — ни с того, ни с сего посочувствовал ему практикант. — Давай, — пожал он плечами, лег на усыпанный конфетти пол и закрыл голову руками. Леон выдернул чеку, досчитал до двух и на счет три аккуратно бросил гранату на микшер.
В замкнутом пространстве зала громыхнуло со страшной силой. К Виктору подкатилась, больно ударив в плечо, голова диджея, на Леона упала правая ступня затейника, отчего-то босая, со следами голубого лака на давно не стриженных кривых ногтях. Вынесло все стекла, с потолка посыпались пластиковые панели и известка.
Оказалось, что за ними — опять всё та же густая темнота. В наступившей тишине продолжал бормотать что-то унылое занудный голос со сцены. Припорошенная пылью и наполовину прикрытая рухнувшей красной занавесью, директриса продолжала свою речь.
— Учительница первая моя… Надо же, и ведь никакая зараза ее не берет… — задумчиво поведал Виктор голове диджея, в его болтающееся на тонкой полоске кожи ухо, — ни вирус, ни взрывная волна.
Подумал немного… Встал. Не отводя глаз от сцены, отряхнул колени. Затем вытащил из-за пояса Уэбли-455 и крадущейся походкой пошел на голос сквозь всё еще клубящуюся в воздухе пыль.
Сверху снова загремел голос Бриннера:
— Не ожидал!
— Зомби же, — проворчал Виктор, пряча револьвер за спину и делая вид, что решил просто прогуляться по залу. — Да я особо и не дружил ни с кем в школе… Там такие паскудные типчики были, что без всякой зомбозаразы хотелось их…
— Понятно. Новая вводная, — громыхнул шеф-редактор. — От вируса пострадала твоя семья…
В этот раз Тротман успел зажмуриться до вспышки. Открыв глаза, он обнаружил себя в небольшом деревенском доме.
Из тесного коридора он видел по левую руку кухню и фигуру женщины в застиранном, усыпанном блеклыми розочками халате. Ее волосы были уложены в бигуди, к нижней губе намертво прилипла сигарета. Стоя у плиты, она уставилась белесыми глазами без зрачков на китайский чайный сервиз, стоящий на открытой полке напротив, и большой ложкой помешивала пустоту в раскаленной до красноты кастрюльке. Содержимое ее давно сгорело, закоптив потолок над плитой, и из кухни несло гарью, по которой угадывалось, что до того как умереть и восстать в качестве зомби, хозяйка готовила что-то из кислой капусты. Мясом, хотя бы и сгоревшим, не пахло, и Тротман мимолетно посочувствовал тем, для кого она когда-то стряпала.
Поворачиваясь, Леон задел плечом грубо вырезанную из дерева фигурку орла с развернутыми крыльями. Лакированная птица стояла на узкой, специально для нее прибитой полке, и смотрела на Тротмана злыми глазами.
— Дядька с курорта привез. Брат отца, — пояснил Виктор, опять возившийся с пулеметом. – Давным-давно, лет сорок назад. Антикварная уже, наверное, вещь.
Справа, в гостиной, еще один зомби в войлочном тапочке на левой ноге, просторных трусах и выцветшей майке бился головой в стену, на которой висел рекламный плакат шотландского виски. В углу гордо высился самогонный аппарат. Тротман видел подобные агрегаты на складе конфиската, когда делал репортаж о буднях экономической полиции. Бережно обмотанный полиэтиленовой пленкой, этот аппарат производил впечатление единственного в этом доме ценного предмета. Хотя… Рядом притулилась статуэтка — высокая худая негритянка из пористого дерева, с испуганным мальчиком, прижавшимся к ее ногам.
— Homesweethome, — грустно сказал Леон, разглядывая связанный из тряпочек пестрый коврик, выцветший, как всё в этом доме. — Нет ничего лучше, как вернуться туда, э-э… «где годы детские прошли, где пахнет медом и полынью, где мы взрослели и…»
— Нечего тут меды нюхать, — услышал Тротман недовольный голос Виктора. Из кухни уже шла в их сторону фурия в розочках и с дымящейся раскаленной ложкой — и тут радостно взревел пулемет. А всего через пару секунд пули полетели в гостиную, где перемололи мужика в трусах, только тапок остался на пыльном коврике. Виктор прислонил пулемет к стене, достал револьвер – и двумя выстрелами добил тапок.
Из-за потертого комода, пошатываясь, вылез котенок. При самом поверхностном взгляде становилось ясно, что издох он уже довольно давно: шерсть мурзика свалялась в дреды, кожа высохла и плотно обтянула скелет.
Зомби-котенку, мало отличному от войлочного тапка, тоже досталось две пули – и не успело рассеяться в воздухе облачко темно-красной пыли, как после очередной вспышки Виктор и Леон вновь оказались в редакции, первый на своем стуле, второй — у стенки, от которой он отправился в путешествие по зомби-тесту. На красном трико, слева, в том месте, куда на вокзале били раскаленные гильзы, оказалось множество мелких дырочек и журналист задумался, а не потребует ли тот, кто его в этот кошмар обрядил, компенсацию за попорченное имущество.
— Это уже не семья, — отреагировал практикант на вопрос Бриннера, пропущенный Леоном мимо ушей. Ему начинала нравиться эта игра. — Они умерли, и людьми теперь остались только в моих воспоминаниях. Пусть там и остаются. Или исчезнут. Жизнь сама рассудит. Или нет. Мне все равно.
— Хорошо! — похвалил Алоиз. — Леон, например, восемь лет назад над этой ситуацией минут пять мычал и телился.
«Посмотрим, как он на последний вопрос ответит», — злорадно подумал Тротман.
— И вот, удирая от зомби, ты оказываешься перед зданием нашей редакции, видишь на фасаде с чередующимися горизонтальными полосами из камня и темного стекла потухшие буквы неоновой вывески, «Le D’Elfe», и в твоей душе пробуждается ностальгия по прежним милым дням, — проникновенно излагал Бриннер, не отводя взгляда от Виктора. Тот явно чувствовал себя гораздо увереннее после последних передряг.
— Теплая слеза ползет по твоей щеке. Или капля пота. Или это чайка метнула в тебя переваренной рыбкой, не суть. Главное, ты вспомнил, что в кабинете главного редактора всегда был богатый выбор односолодового виски. А тебе так необходимо снять стресс!..
Алоиз понимающе улыбнулся.
— Ты заходишь и в вестибюле натыкаешься на Тротмана. Вот этого там… — кивнул Бриннер в сторону двери. — Он в грязной и рваной одежде, лицо покрыто мерзкими струпьями, наполовину сорванный скальп элегантно свисает на плечо. И пахнет от него отнюдь не фиалками.
Бриннер поморщился.
— Это недоразумение тянет к тебе окровавленные пальцы и мычит что-то нечленораздельное. Хотя пока не вполне ясно, он уже зомби или нет, ведь и в обычные времена тебе доводилось его видеть с немытыми руками и в невменяемом состоянии…
— Бах! – не дослушав шеф-редактора, повернулся к Леону и выстрелил в него из пальца Виктор. — Дальше можно без деталей. Он уже в крематории. Слышите легкое гудение? Это газовые горелки включились. Как говорится, глубоко скорбим, никогда не забудем…
— Ты так легко разделался с коллегой? — довольно неестественно изобразил удивление шеф-редактор. — И тебе его совсем не жаль? Я бы хоть на пару секунд, да задумался. Решения, правда, это не изменило бы…
— Судя по его наряду, по этому трико и борцовкам, никому он здесь не был нужен еще при жизни. А уж в качестве зомби — и подавно.
Подняв брови, Бриннер вяло похлопал в ладоши.
— Если бы еще вчера кто-нибудь мне сказал, что самый многообещающий практикант придет в редакцию с убойного конвейера мясокомбината – я бы только посмеялся… А уже сегодня я склоняюсь к мысли, что именно туда надо направлять на практику всех выпускников журфака.
Шеф-редактор задумчиво уставился в окно:
— Устроили бы им на средства министерства образования полигон… Помахали бы они там кувалдами и серпами, голыми руками в кишках покопались, кровушки дымящейся попили вволю… И тренировка, и терапевтический эффект на будущее какой-никакой.
Он посмотрел на Тротмана:
— Какая замечательная молодежь подрастает на смену нам! Правда, Леон? Шучу, шучу… Не нам, только тебе.
И вновь обратился к Виктору:
— Ну, добей старика. Доведи до логического конца эту цепочку, — сказал редактор. — Ты поднимаешься на второй этаж, идешь по этому вот коридору, — кивнул он в сторону двери, — и натыкаешься на меня. Выгляжу я примерно так же, как Леон. И что?..
— Без вариантов — бегу на первый этаж, в кабинет 141, к доктору Олендорфу. Если мое воображение представило в виде зомби вас, шеф, то, значит, мне срочно нужен мозгоправ. Всякая игра имеет свои границы, — категорично заявил Виктор. И вопросительно посмотрел на Бриннера.
— Бинго! – воскликнул тот. — Ты прошел тест на все сто, лучше всех своих предшественников. Поздравляю!
И придержал начавшего вставать новичка «Д’Эльфа»:
— Задержись-ка еще на минутку, тебя ждет одно весьма поучительное зрелище. Отсекновение лишнего на конкретном, так сказать, примере.
Затем шеф-редактор переключился на Тротмана.
— Вот что, Леон, а давайте покажем молодому коллеге, как надо заботиться о своей физической форме, — предложил Бриннер. Голос его звучал тепло, по-дружески, и Тротман сразу заподозрил недоброе.
— Зачем-то ты ведь притащился сюда в этом дурацком красном трико, этому должно быть объяснение… – добродушно пояснил шеф-редактор. – Не просто же для того, чтобы на основе общих интересов сойтись с какой-нибудь Памелой.
И посмотрел за спину Леона. Затем снова бухнул колотушкой в гонг. Под затухающий набат обратился к петуху на медном диске, сказав непонятное:
— Сейчас засвистит. А ты свое откричал.
И, снова глянув на часы, добавил довольным тоном, будто наевшись пряников:
— Вот и пятиминутка здоровья подоспела…
С этими словами Бриннер с молодецкой удалью дунул в непонятно откуда взявшийся, с виду золотой свисток.
«Подоспело что?» — недоуменно подумал Леон, и тут же увидел обхватившую его мощную волосатую руку, покрытую татуировками. Прямо под носом Леона оказалась нижняя часть плеча с набитым на нее синей тушью улыбчивым Чебурашкой. По дурацкой привычке думать даже тогда, когда уже надо действовать, Леон всерьез озадачился: «Как они это делают? Тычут иглой с тушью прямо сквозь эти заросли или сначала сбривают волосы, и уж потом?..»
Наглая рука напряглась, Чебурашка на бицепсе растянулся вширь и, показалось Тротману, оскалился, приобретя очень даже зловещий вид. Ладонь сжалась, жесткие пальцы вцепились в трико, прихватив вместе с тканью складку жира на правом боку.
Стало больно. Причем не так больно, что вот ощущаешь эту боль и думаешь — ничего-ничего, надо потерпеть немного, оно само и пройдет, а так больно, что жутко больно, при этом какая-то сволочь тебе еще злобно в ухо бормочет, что это, мол, еще цветочки, вот погоди чуток, щас приналягу — ваще из тапок своих красных выпрыгнешь!
«Что делать?!» — запаниковал Леон. Незабвенный Луис Прадо* сразу бы сказал, что в случае Тротмана явно сказывалась дурная наследственность, чему были виной несколько поколений предков с высшим, в основном гуманитарным образованием.
Тротман что-то возмущенно промычал, но вот уже вторая рука бесстыже и как-то очень ловко пролезла между колен и подсекла его правую ногу. Через долю секунды земля и небо поменялись местами. Леон успел полюбоваться на свои красные замшевые кеды, по широкой амплитуде перечеркнувшие потолок, и рухнул на пол, в снег и воняющие жареной рыбой яблоки, а сверху на него упало не меньше восьми пудов остро пахнущего потом мужского тела в синем трико.
На кратчайшее время Леон потерял сознание, но тут же пришел в себя, о чем немедленно пожалел.
Невыносимое давление расплющило в нескольких местах его кости, треск которых напомнил бы Тротману звук горящих осиновых поленьев, будь у него время и желание на поиск подходящих метафор. Еще Леону показалось, что в нем разом лопнули все внутренние органы. Даже те, о существовании которых он до этого не подозревал. Боль была адская, но, как с удивлением понял Леон, точно зная, что боль нестерпима, он ее странным образом не чувствовал.
Зато всё его существо подавляло чувство жгучей обиды. Ведь Бриннер только что его предал и это было невыносимо. Леон явно не относился к тем, кто вслед за доминиканцем Теодоро Молина де Маркесом* полагает предательство благом, лучшим способом узнать цену себе еще при жизни.
Тротман увидел, как Алоиз поднял вверх руку с растопыренными пятью пальцами, и с довольным видом еще два раза дунул в свисток, затем сознание стало ускользать, всё вокруг завертелось, мир сначала раскрошился на крохотные кусочки и сложился затем в невообразимый рисунок, будто весь целиком попал в талейдоскоп. Картинка стала быстро тускнеть. Бриннер свистел уже непрерывно.
«Это не со мной происходит! Такого просто не может быть!» – пришла к слабеющему Тротману последняя мысль.
И тогда, за миг до смерти, во власти непереносимой тошноты, Леон проснулся.
Ваш комментарий будет первым