Выбрать часть: (01) | (02) | (03) | (04) | (05)
(06) | (07) | (08) | (09) | (10)
(11) | (12) | (13) | (14) | (15)
(16) | (17) | (18) | (19) | (20)
(21) | (22) | (23) | (24) | (25)
Глава 13
МРАЧНОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
Есть нечто трогательное в том, как тут же ждет облегчения каждый, принимающий таблетку. Она еще на полпути в желудок, а пациенту уже чудится избавление от боли или жара. Тем же свойством обладают, за редкими исключениями, предвыборные обещания. Все блага всем и сразу – так это звучит в самом упрощенном варианте. Что, без сомнения, объясняется тем, что пиарят фармацевтические концерны и политические партии одни и те же мордоделы из одних и тех же рекламных агентств.
Затем Виктор поскучнел лицом. Он не знал, чего, собственно, следует ожидать от этого расхваленного Олендорфом снадобья, но чуда точно не случилось. Вообще ничего не произошло. Такой чуткий ко всем воздействиям окружающий мир плевать хотел на эти дурацкие капсулы.
Было по-прежнему как-то тревожно. И настроение дрянь. Вот и в животе снова заурчало и вроде как даже булькнуло. Лоб покрылся легкой испариной, во рту появилась неприятная сухость. Но белый свет, как тому и положено быть, остался точь-в-точь таким же, как несколько минут назад. «Даже пробовать нечего поменять в нем что-либо с помощью медикаментов, это же очевидно», — подумалось репортеру.
Автобус затормозил на красный свет светофора, и со своего места Виктор увидел идущего по «зебре» почтальона с пулеметом Максима на колесном лафете, причем почти весь бронещит древнего пулеметательного устройства был залеплен почтовыми марками; на голове почтаря была бейсболка с необычайно длинным козырьком. Следом за ним шла школьница с голубым кроликом на розовой нейлоновой куртке.
«Какой симпатичный зверек!» — восхитился репортер. И сам себе удивился: он ведь никогда не испытывал симпатий ни к чему милому и пушистому, так с чего сейчас-то эти мимишные настроения появились? Ладно бы еще к пулемету…
Школьница держалась за руку пожилого мужчины. В другой руке у него была цепочка… ну, поводок такой, блестящая цепь из нержавейки, которая тянулась к синего цвета шлейке, невесть как надетой на хохлатого дикобраза.
«Дикобраз?!» – поразился было Виктор. Мельком глянул по сторонам и убедился, что никто не обращает на колючее животное никакого внимания.
«И что такого, действительно? Ну, дикобраз… Что ж ему, и по городу теперь не гулять, если он – дикобраз?»
На кратчайшее мгновение взгляды грызуна и газетчика скрестились. И Виктор мельком подумал, что надо бы поискать в интернете подробностей об интеллектуальных способностях дикобразов: он увидел, как иглокожая тварь издевательски ухмыльнулась и тихонько хрюкнула, причем, показалось Виктору, вполне осмысленно. Он же не стал задумываться над тем, как смог услышать этот наверняка негромкий звук. Просто услышал – и все.
«Вот паскуда колючая — без намордника по городу шляется! — вяло возмутился репортер. Его мутило, чем дальше, тем сильнее. — А если каждый так попрется на улицу, без проволочной корзинки на морде?..»
Его удручало, что столь расхваленная пилюлька не оказала на его мозг никакого влияния. Только базовым цветом окружающего мира стал вдруг синий, цвет автобусного салона, и слегка размылась резкость картинки.
Девочка, подскакивая на каждом шагу, что-то оживленно рассказывала, мужчина внимательно слушал, то и дело подтягивая к себе рвущегося в сторону колючего любимца. Тот двигался короткими быстрыми перебежками, обнюхивая каждую полоску перехода и то и дело тревожно оглядываясь, а следом за ним — внезапно и Виктор их разглядел, когда эти парни вышли из-за автобуса – следом за дикобразом короткой колонной тяжело шагали четверо коротышек в грязных и длинных, до колен, стеганных куртках с кожаными наручами на узких рукавах. Шли они так, как ходят сильно уставшие люди, склонив корпус вперед и из последних сил выкидывая вперед ноги, как будто для того, чтобы не упасть.
У первого из них поверх одежды была натянута кольчужная рубаха, сзади разорванная в районе левой лопатки. Сразу становилось ясно, что в это место некогда, когда ее владельцем наверняка был другой человек — этот бы точно не выжил — пришелся удар боевого топора. Примерно такого, как та жуткого вида железяка, что этот странник держал на плече.
«Да-а…» – на топор глядя, подумал репортер. Сам не понял, что имел в виду этим «да», но повторил его еще и вслух:
— Да-а…
Бредущий вторым накинул на плечи дорожный плащ из очень грубой ткани, напоминающей дерюгу, с болтающимся за спиной капюшоном, у остальных были видны небольшие металлические пластины, нашитые на лоснящиеся от жира, покрытые множеством подозрительных бурых пятен одеяния.
Но Виктор загляделся на третьего в этой группе. Он был босиком и сначала репортер подумал, что в этом есть какой-то тайный смысл. И шел-то он так, будто пританцовывал в такт одному ему слышной музыке. Однако, приглядевшись, Виктор разглядел грязные мозолистые стопы и решил, что этому пешеходу просто не нужны посредники между ним и асфальтом. Тем более, что проезжая часть была явно чище, чем его ноги.
Последний из этой команды покрыл обращенную вниз голову стеганым подшлемником, остальные на каждом шагу мотали длинными, свившимися в сальные косички волосами. Каждый коротышка, кроме первого, держал в руке выгнутый лук со снятой тетивой, у всех были заткнуты за пояс пучки стрел и еще какие-то предметы неизвестного Виктору назначения. Но, подумал он, весьма грозного вида.
Еще репортер подумал, что у этих мужичков, несмотря на сравнительно раннее время, был вид трудяг, вечерней порой возвращающихся домой после тяжелого и довольно неудачного рабочего дня.
Дикобразу, судя по всему, очень не нравилось, что следом за ним кто-то тащится.
«Чего им всем от меня надо? — встревоженно размышлял грызун. — Ну и времена настали… Приличному дикобразу уже и на улицу не выйти, сразу какие-то извращенцы начинают приставать. Куда только катится мир…»
Дождавшись, когда первый лучник приблизился к нему менее, чем на полметра, дикобраз остановился и резко попятился. И теперь несколько десятков игл торчало из предводителя стрелков, примерно столько же рассыпалось по асфальту.
— Пожалуйста, Боня, не отставай! — попросил, дернув поводок, хозяин вполне теперь довольного собой дикобраза. И на ходу обернувшись, неприязненно буркнул:
— Будьте добры, не приставайте к животному. Сразу же видно, что вы ему даже не нравитесь.
Репортер и в этот раз не стал раздумывать, каким образом услышал он эти мысли и слова, сразу воспринял эту свою невесть откуда появившуюся сверхспособность, неестественно острый слух, как нечто само собой разумеющееся.
Оказавшись на другой стороне улицы, лучники не свернули ни направо, в ту сторону, куда направился почтальон, ни налево, вслед за дикобразом и его хозяином. Они пошли прямо, мимо высокой и худой старухи в напоминающем балахон черном халате скучающей у светофора, и совершенно естественным образом, не сменив ни походки, ни темпа ходьбы продолжили движение по стене дома: на стыке тротуара и стены они просто плавно перешли из вертикального положения в горизонтальное и, наплевав на гравитацию, параллельно поверхности земли тащились теперь вверх, в направлении крыши.
Репортер если и удивился, то так, самую малость. Он всегда знал, что в свободном мире все пути открыты для всех: каждый потный малообразованный ублюдок, вот хоть и он сам, может в демократическом обществе подняться на любую высоту – если, конечно, научится ходить по стенам. Именно это умение называется социальным лифтом. Хотя если вопреки законам природы сам лезешь вверх, то при чем здесь, бога ради, комфортабельная кабинка, движимая электромотором?
Выглядели стрелки-коротышки по-прежнему довольно уныло. Нет, скорее даже…
«Да, именно что «мрачное средневековье», — как-то очень буднично подумал Виктор. Отрешенным взглядом он провожал воинов, первый из которых уже был между третьим и четвертым этажом, а последний как раз споткнулся о держатель для флага, установленный чуть выше витрины магазина пиротехники и фейерверков на первом, рядом с конторой ритуальных услуг «Окно в рай».
Кроме него за лучниками наблюдала только старуха в черном. Довольно древняя на вид старушка… Виктор прикинул ее возраст, и тут же мимолетно пронеслась мысль о том, что тыщу лет назад всем жилось не сладко.
«Мрачное… Пожалуй, это то, что надо. По другому и не скажешь…»
Последней дорогу перебежала молодая мама с коляской, и автобус тронулся. Молодой репортер вздохнул:
«Толку-то от этих капсул! Никакого эффекта…»
Виктор был разочарован, даже обескуражен тем, что хваленое средство доктора Олендорфа оказалось пустышкой. Да, подумал он, придется полагаться только на себя. Как всегда. И, оглянувшись, поднял взгляд: первые двое лучников уже исчезли из виду, третий, босоногий, как раз перешагивал через водосток крыши.
«Бывают же у некоторых вредные привычки, — осудил стрелков Виктор и тыльной стороной ладони отер со лба пот, — по стенам и крышам бродить. Только фасады пачкают…»
Вдруг он почувствовал странную прохладу внутри черепа и даже зажмурился от удовольствия. Удивительное ощущение! Будто у мозгов есть рот, огромная, набитая растущими в несколько рядов конической формы зубами пасть, мерно жующая ментоловую жвачку. Виктор сам не понял как, но внезапно его бросило в эту густо-голубую мятную прохладу и перед ним открылся тоннель. Совсем уж отпетого дурака, ясное дело, в «Д’Эльф» репортером не возьмут, так что он тут же сообразил, что оказался в собственной голове. И несмотря на легкую тошноту Виктора осенило, что узкий сумрачный ход ведет от левого уха к правому, а сам он недвижно замер в начале этой норы. И видит искрящийся свет в конце извилистого тоннеля! Подобные озарения далеко не редкость в среде творческой интеллигенции, особенно после употребления черт-те знает каких медикаментов.
У Виктора чудесным образом появилась твердая уверенность в том, что сияние это исходит от заглавия его первого в жизни репортажа. В том смысле, что первого написанного за зарплату.
Что оно, это название, прелестно как кокетливая годовалая крольчиха породы «французский баран».
Оно безукоризненно как сбалансированный корм-десерт из пяти злаков!
Оно божественно и вонзается в небо как шпиль собора Пришествия Святой Моркови, и наполнено прее… прие… тьфу! преисполненными неоглядной гордости органными аккордами капустного хруста!
Такого начала статьи еще не было в истории и ему обеспечены мировая слава, поклонение современников и благоговение потомков! Виктор увидел себя как-бы со стороны, в ослепительном свете софитов стоящим на сцене.
У него перехватило дыхание: и ни одна самка ему больше не откажет, это же совершенно понятно!
«Я гений!» — внезапно осознал кажущуюся теперь прописной истину репортер и заплакал от нахлынувшего счастья. Дело за малым: осталось лишь увидеть и запомнить эти несколько слов, сияющие там, впереди.
Виктор встрепенулся, отбил дробь пушистыми лапками и повел свисающими по бокам ушами, слушая окрестности. Нора просматривается на всю длину, но поди знай, может кто-то прячется в ответвлениях. Жизнь кролика полна опасностей, с этим всегда надо считаться. А он был кроликом, тут двух мнений быть не может. Смешно даже думать иначе. Обаятельным, голубым, длинноухим кролем.
В недавнем глупом сне он сам себе приснился прожившим почти двадцать четыре года человеком — и во всех подробностях увидел каждый из этих восьми тысяч семисот двадцати семи дней, но это, вдумчиво пережевывая слегка подсохший, вялый какой-то листик салата подумал Виктор, просто безумие какое-то… Человек, эта тварь дрожащая… Как унизительно, надо полагать, им быть. Каково это — размножаться лишь ради того, чтобы у нас, в наших обтянутых проволочной сеткой кроличьих домиках всегда были свежая подстилка и еда в достаточном количестве?
И здоровые, в любой момент готовые к спариванию самки с большими влажными глазами! Грациозные, нервно дергающие ушами и призывно поводящие вверх-вниз своими кокетливыми хвостиками. «Они даже важнее капусты», — подумал он и сам себе решительно кивнул лобастой головой. Хотя… Если положить рядом разомлевшую от предвкушения любовной страсти крольчиху и кочанчик цветной капусты… Такой хрустященький, такой сладенький…
«Нет!» — содрогнулся он. И выпрямился так, что аж в спине что-то хрустнуло:
«Надо быть выше своих низменных желаний. Любовь превыше любой капусты!..»
Уж как хотите, продолжил размышления репортер, а он был, есть и всегда будет гордым представителем семейства зайцевых. Вот сейчас только доест этот листик салата… и эти два, пожалуй, тоже… пока совсем не пожухли и не стали вкусом походить на бумажку, размятую и перемазанную чем-то коричневым, в приступе вполне простительной задумчивости, свойственной каждому разумному кролику, сжеванную им однажды на околице соседствующей с его норой деревни. Он до сих пор помнил ее отвратительный вкус. Фу, гадость какая!
Но если как следует подумать… В конце концов каждый согласится, что любовь любовью, а питаться надо вовремя и обильно. Это очень важно. Быть или не быть… Ха! Разве в этом вопрос? Глупости. Как, вообще, быть – если не есть? В центре мироздания колом торчит только эта проблема.
Так что он сейчас доест еще вот этот листик и сходит, посмотрит на название, которое очень скоро принесет ему Пулитцеровскую премию. Или нобелевку — молодые кролики не очень-то и разбираются в этих делах. «Или премию Дарвина», — подумал Виктор. Чарлз Дарвин, признаться, кроликам как-то ближе, чем Альфред Нобель.
Из мрака перед Виктором уже некоторое время доносились звуки какой-то возни, пыхтение и злобные выкрики на английском, шведском и идиш, но репортер не видел, что там происходит. Он насторожился, повел свисающими по бокам ушами.
Сумбур в мыслях нарастал с каждой секундой. Зато внезапно пропала дурнота.
— Я ощущаю сейчас такие ощущения, каких невозможно ощутить и передать никому! – заорал Виктор в темноту, набитую, как он точно знал, его преданными поклонниками. Хотя в подсознании, где-то очень глубоко, маячило понимание, что воодушевление, в котором он пребывает, все же каким-то образом связано с проглоченной недавно пилюлькой.
Тревожно загудела сирена. Позади, где-то высоко над головой Виктора с легким щелчком вспыхнул прожектор, сквозь клубы пыли высветивший часть театральной сцены. В круг света прямо перед рампой попали три суетливые фигуры.
Субтильный седобородый старичок, насупив кустики бровей и хекая при каждом ударе, азартно лупил тростью эсквайра в сером добротном костюме шведского, как сразу понял репортер, пошива. Швед, заслоняясь левым локтем, высоко поднял и отвел в сторону от старичка правую руку с зажатой в ней медалью на ленточке. Судя по всему, они спорили, кто вручит ее этому прекрасному кролику, замершему рядом с ними. Но сбоку к медальке уже тянулся смутно похожий на одного русского писателя — Виктор никак не мог вспомнить, кого именно – джентльмен в пенсне.
«Пулитцер, наверное…» — сообразил молодой журналист.
Но вдруг свет в конце тоннеля стал меркнуть. Виктор тут же, со всей свойственной кроликам мнительностью, запаниковал. Пронзительное сияние стало быстро затухать, и столь же стремительно эйфория сменялась отчаянием. Затем на смену ему пришло озлобление: кролик-репортер со всей очевидностью понял, что прямо сейчас кто-то бессовестно крадет принадлежащий ему шедевр, это величайшее в истории журналистики заглавие.
Виктор мгновенно рассвирепел, подпрыгнул, отчаянно дрыгая всеми лапами – стороннему наблюдателю показалось бы, что их у него вдвое против положенного числа — и с чудовищной скоростью понесся сквозь окружающий нору розовый клюквенный мусс, заполненный замысловатым переплетением белесых ниток, веревок и канатов. И во время этого бега он был ужасен в точности так, как может им быть только впавший в неистовство длинноухий грызун. Затем, как в бассейн, его швырнуло в полной темноте в какую-то упругую студнеобразную жидкость.
Но тут поднялась завеса, хлынул свет и Виктор увидел всё тот же салон автобуса. Он нимало не изменился за те несколько сотых секунды, что журналист, моргнув, провел с закрытыми глазами, только теперь предстал репортеру в перевернутом виде. Пол превратился в потолок, в прикрепленных к нему полосатых креслах все так же сидели все те же пассажиры.
Один из них, чем-то похожий на Ангелу Меркель, только гораздо более симпатичное ее воплощение, мельком оглянулся на Виктора.
— С виду это был так довольно приличный молодой человек, — менее чем через полчаса поделился с полицией своими наблюдениями этот свидетель, в рабочее время — продавец пищевых добавок, а в прочем честнейший гражданин.
— Вот только взгляд… Такая же морда была у моего соседа, когда я как-то с утра набулькал ему на опохмел воды вместо водки. А этот просто стоял, выдирал из какой-то тетрадки листочки и с тупейшим видом пихал их в рот. Но жевал бумагу с явным аппетитом. Потом разок что-то проорал и присел на полусогнутые, а руки в стороны отвел, будто держал в них что-то, — мимоходом подтвердил он показания водителя автобуса. Потом потянулся к уху констебля и интимно прошептал:
— И выглядел так, как будто на спину ему давило что-то очень тяжелое. Но не было там ничего такого!..
Виктор еще раз моргнул, и когда поднялись веки, оказалось, что за кратчайшее мгновение, необходимое чтобы мигнуть, он уже покинул стекловидное тело собственного глаза и мир, перевернувшись, вернулся в привычные координаты. Да и кроличье обличье пропало и было немедленно забыто. Осталась только смутная убежденность в том, что его таки обнесли. Хотя он уже никак не мог вспомнить, что именно у него украли.
«Обворовали, суки!..»
Потный, задыхаясь так, словно только что вынырнул из воды, под которой просидел несколько минут… или пробежал десятку на лыжах… репортер с ненавистью пялился в затылки над спинками кресел.
«Ворюга кто-то из них, — подумал Виктор. – Но кто?»
И охнул:
«Заговор! Они все тут снюхались!..»
Ошарашенный открывшейся ему подлостью, репортер достал из кармана пузырек и пихнул в рот еще одну наполненную светло-лиловым порошком пилюльку.
Автобус плавно сбавил ход, двери открылись еще до того, как он полностью остановился. Никто из него не вышел и молодой репортер утвердился в своих подозрениях:
«Точно – банда!»
Впрочем, будь он способен хоть сколько-нибудь трезво осмыслить причину этой своей твердой уверенности, то обнаружил бы, что уже не помнит ее причин.
Заходить в автобус тоже было вроде бы некому, на остановке, которую мельком оглядел Виктор, было пусто, но по ступенькам за средней дверью поднялась в салон худая бабка в просторном халате и с метлой, показавшаяся молодому журналисту смутно знакомой. Она сразу прошла на заднюю площадку, откуда некоторое время с большим интересом что-то там, снаружи, разглядывала. Потом куда-то делась: Виктор не заметил, куда, ему к тому времени было уже не до бабок с метлами.
В заднюю же дверь полезла невесть откуда взявшаяся огромная клетчатая сумка. Она заняла все пространство от одной дверной створки до другой и от поручня практически до потолка. Того, кто толкал ее в салон видно не было, только его ноги в мятых брюках и стоптанных до предела ботинках.
Виктор снова уставился в окно. Там происходило что-то интересное для рубрики «Чрезвычайные происшествия»: четыре медика в спецодежде, мелко семеня, выносили из стеклянного павильона явно очень тяжелые носилки, на которых, под белой простыней, высилось нечто, похожее на небольшой могильный холмик.
За их спинами полицейские в сбившихся на затылок фуражках пытались поднять с земли здоровенную белку.
Ого! Виктор и не подозревал, что они бывают таких размеров. Не полицейские – белки. Копа-то хоть как корми – вытянется он только в поясе, а этот грызун – вы только гляньте на него! Метра два рост, не меньше. Не иначе мутант. Или выведен защитниками фауны с гуманными по самое не могу целями.
Репортер задумался: это ж если такими белками зверофермы заселить, то не триста обычных зверьков надо будет умертвить и ободрать, а всего одного. А шуб получится столько же! Вот оно, торжество человечности.
Один из копов, красный от напряжения, тянул белку за кисточки на ушах. Грызун орал благим матом и пытался этого полицейского отпихнуть, но второй присел рядом с ним на корточки и исхитрился обхватить его сзади, мешая размахивать лапами.
Журналист посмотрел на них в то мгновение, когда огромная башка неожиданно оторвалась, но испугаться не успел: у стоящей на коленях белки оказалась на плечах еще одна головенка, принадлежащая мужчине предпенсионного возраста, покрытая свалявшимися потными волосами.
Пошатываясь, он поднялся на ноги. Дернув ее за нос, отобрал у полицейского беличью голову и, мелко семеня, куда-то зашагал.
По пути, глотнув свежего воздуха, бывшая белка заорала так, что ее услышал даже Виктор в автобусе:
— К-кто меня зашил в эту дрянь?.. М-мерзавцы!.. Поубиваю всех нахрен!..
Мужичонка свирепо огляделся:
— Г-где эти сволочи?..
Тогда репортер разглядел и машину «скорой помощи», и полицейскую легковушку, приткнувшиеся к павильону. И сворачивающего за его угол маленького кудлатого песика, с чем-то вроде пирожка в пасти.
Ваш комментарий будет первым